Джейкоб изменился. Но при этом как будто остался прежним.

Наши взгляды встречаются. Его светло-карие глаза светятся добротой. Когда он смотрит в вашу сторону, кажется, будто вас коснулся солнечный луч. В моей голове бурлит поток воспоминаний из прошлого: маленький мальчик и маленькая девочка, смех, царапины на коленках, шепот и обещания. Воспоминания о предательстве, о лучшем друге, который больше не приходит, страхе, жутком одиночестве.

Он опускает глаза, и его щеки заливаются румянцем, как будто он смотрит тот же самый ролик из нашего детства.

Может быть, ему тоже в тягость здесь находиться. Вообще-то я уверена, что это так и есть. Он сказал это три года назад. Он не хочет меня видеть, как и я не хочу видеть его. Ноги чешутся развернуться и убежать.

– Ханна онни! – Длинные руки приближаются и обвивают мою талию, а на плечо мне ложится голова милой молодой девушки.

– И когда ты успела так вырасти? – спрашиваю я Джин Хи. Мой голос дрожит не так сильно, как я думала. Я отстраняюсь и смотрю ей в лицо. – Пипец, ты просто великолепна.

Ее милая улыбка становится еще шире. Лицо двенадцатилетней Джин Хи так сильно напоминает мне лицо Джейкоба в том же возрасте, что сердце у меня начинает биться быстрее. У нее приветливая улыбка и блестящие глаза.

– Ханна-я, какая же ты хорошенькая, – ласково говорит миссис Ким.

– Аньон хасейо, – отвечаю я, слегка кланяясь. – Миссис Ким, я рада снова вас видеть. – Я подхожу и обнимаю лучшую подругу моей мамы и, по сути, тетю, которая видела, как я росла. Я стараюсь не краснеть от ее комплимента. Все корейские тетушки говорят молодым девушкам, какие они хорошенькие. Сначала они тебя умасливают, а потом начинают спрашивать, не набрала ли ты вес, делать замечания, что у тебя слишком длинные волосы, и критиковать другие детали твоей внешности.

– Ты все еще плохо говоришь по-корейски? О, Ханна. Важно, чтобы ты сохранила корейский язык в своем сердце. – Голос добрый, но в ее словах сквозит слишком привычное осуждение, и меня это раздражает.

– Омма, оставь ее в покое, – тихо говорит Джейкоб маме по-корейски. Бьюсь об заклад, он думает, что я его не понимаю. Но я понимаю. Я не так безнадежна в корейском, как они думают, только по той причине, что живу в Америке. Может, я и говорю с акцентом, но все слова мне знакомы.

Я выдавливаю из себя улыбку и иду к холодильнику, беру кокосовую воду.

– Джейкоб, пожалуйста, садись. Твоей лодыжке нужен отдых, – говорит моя мама.

Я оглядываюсь, чтобы понять, о чем это она. Левая нога Джейкоба в бандаже, вроде тех, что надевают в больнице. Он ковыляет к столу и садится. Выходит, у него действительно травма.

– Ханна, пожалуйста, предложи нашим гостям напитки, – просит мама.

Миссис Ким уже пьет чай, так что я беру еще две упаковки кокосовой воды, а свою засовываю под мышку. Одну не особо изящно ставлю на стол перед Джейкобом. Я едва бросаю взгляд в его сторону, но краем глаза замечаю, как он слегка выпрямляется. Я пытаюсь игнорировать исходящее от него тепло. Он всегда был человеком-печкой.

В моей голове вдруг всплывает воспоминание, как ветреной летней ночью мы с Джейкобом сидим плечом к плечу и смотрим фейерверк в честь Четвертого июля. В моих воспоминаниях холод в парке Мишн Бэй кажется таким реальным. Мурашки покрывают мои руки даже сейчас, когда я думаю об этом. Он безмолвно прислоняется ко мне, заметив, что я замерзла, и пытается согреть. Тепло его тела унимает мою дрожь. При этом наши взгляды не отрываются от ярко освещенного неба.

Я заставляю себя вернуться в настоящее, отказывая себе в дальнейших прогулках по переулкам воспоминаний. Мне это не поможет. Я уже не та девочка, а он не тот мальчик. Он мне не друг. И я не увлекаюсь корейскими штучками и людьми из Кореи.

Разве что могу притвориться, чтобы вернуть Нейта. Это нужно обдумать.

Вторую упаковку ставлю перед Джин Хи, взъерошиваю ей волосы уже свободными руками и качаю головой, все еще не в силах поверить, как быстро она выросла.

Она хихикает в ответ.

Я сглатываю образовавшийся в горле ком. Раньше я не позволяла себе скучать по Джейкобу. А теперь, когда он тут, рядом, мое сердце сжимается от тоски и оплакивает все, что, расставшись, мы позволили себе забыть. Пытается оправиться от давно совершенного предательства. Предательства Джейкоба.

– Джин Хи, вы с мамой будете жить в комнате Хелен. Джейкоб, а ты в игровой комнате. – Сказав это вслух, я не получаю того удовлетворения, на которое надеялась. Может быть, я смогу посмеяться позже, когда представлю его лежащим в чересчур короткой детской кроватке.

– О, круто, спасибо, – говорит Джин Хи. – А я почему-то думала, что Джейкоб будет спать в твоем подкроватном ящике, как раньше.

Я избавилась от двухъярусной кровати с выдвижным спальным местом тем летом, когда Кимы переехали в Корею и покинули нас. Я не надеялась, что кто-то еще захочет у меня ночевать. И правда, с тех пор никто этого не делал.

– Я выкинула эту старую рухлядь много лет назад, – говорю я.

– Я отнесу наши чемоданы наверх, – слышу я низкий голос. Голос Джейкоба совершенно другой, но в его английском нет даже намека на корейский акцент. Даже не знаю, почему я это замечаю.

Я пожимаю плечами и бросаю небрежно, стараясь скрыть свои чувства:

– Ты знаешь, куда идти.

– Я провел в этом доме больше лет, чем вдали от него, – бормочет он себе под нос.

– И что это значит?

– Ты обращаешься с нами как с иностранцами, которые сняли комнаты на лето.

– Так ты и есть иностранец, – огрызаюсь я, не удосужившись понизить голос.

– Вы словно до сих пор пытаетесь доказать, кто из вас прав. Я так счастлива, что вы все здесь. Все, как раньше, в старое доброе время, в компании моих любимых друзей, – говорит мама. В ее голосе слышится радость, которой долгое время она была лишена. Она говорит, что чувствует. Мама больше всего счастлива, когда заботится о ком угодно, кроме себя. А поскольку мы остались вдвоем, ей, видимо, этого не хватало. Вот почему она так много времени проводит в церкви. Но, похоже, теперь ей кажется, что у нее снова появилась семья.

– Все не так, как раньше, мама. Мы уже не дети. И на самом-то деле я даже не знаю этих людей, – говорю я.

– Что ж, у нас впереди целое лето, чтобы наверстать упущенное, – говорит миссис Ким. Она подталкивает Джейкоба, чтобы тот переводил для меня.

– Она сказала… – начинает он.

– Я все поняла, – обрываю я Джейкоба. – Я не совсем безнадежна в корейском, – бурчу я себе под нос.

– Извини, – говорит он. – Раньше ты терпеть не могла, если приходилось говорить по-корейски, – добавляет он.

– Ты тоже, – напоминаю я. – Но, видимо, многое изменилось. Теперь ты получаешь гонорары за съемки в корейском шоу. Я бы никогда на такое не подписалась. – Мой голос звучит резко и желчно.

Я пыхчу и проношусь мимо него. Хочу побыстрее попасть в свою комнату, внезапно ощутив потребность забраться в уютную постель. Злиться, оказывается, очень утомительно. Меня выводит из равновесия сознание того, что когда-то я так хорошо знала этого человека, а сейчас не имею о нем ни малейшего представления.

– Джейкоб, тебе нельзя поднимать тяжесть с твоей лодыжкой! – кричит Джин Хи.

– Я в порядке, – отвечает он.

Но я знаю, что это не так. Я это вижу. Мы все видим.

– Нет. Я возьму свой, а мама может взять свой. А…

– А я возьму твой, – говорю я. Но не смотрю на него. Он меня одолеет, если я дам ему шанс. Я просто хватаюсь за ручку его тяжеленного чемодана. Что, черт возьми, он туда напихал? Раньше у Джейкоба было всего три футболки с его именем. Такое ощущение, что в чемодане столько шмоток, что можно каждый день менять наряды. Почему-то даже от гардероба Джейкоба веет предательством.

Я с неохотой тащу чемодан вверх по лестнице.

Я слышу, как он ковыляет следом за мной.

Я оглядываюсь, а он смотрит вверх и ловит мой взгляд. Он щурится и слегка наклоняет голову, стараясь, вероятно, понять, о чем я думаю. Все еще без улыбки. У меня возникает желание смотреть на него часами, изучить каждую мелочь, которая в нем изменилась. Я хочу узнать все, что произошло за долгих три года.