Иногда он видел насквозь; иногда нет.

Если продавец газет держал рот открытым, потому что видел своими зубами, возможно, разноцветные, обесцвеченные, шатающиеся и выпавшие зубы приходили, уходили и приходили вновь.

За участками зыби ткань мембраны начинала тускнеть.

Конечности были не полностью мембраной. Их липкое сияние было иногда твердым, как облицовка.

Одна из спиц, казалось, уходит прочь от него, он не был уверен. Что он мог сделать? Но центральный участок между зеленью и темно-красной зыбью теперь стал больше.

Он ощущал под мембраной уровни и расслоения, которые намеревался увидеть и мог ощущать до самых растительных и животных полюсов одной клетки, которым повезло быть частью того, частью чего становилась мембрана.

Растительный не было растением торговца газетами. Имп Плюс не знал животный, но лишь его припомнил. Что он мог сделать?

«Не забудь выжить, конечно». Именно это сказал Въедливый Голос в меловую зеленую доску в-бледно-зеленой комнате, словно и не Имп Плюсу. Но что не забыть?

Женщина на пляже в Калифорнии была вся из плоти. Она стояла прямо подле него, и он забыл о своем больном теле. Забыл о мексиканской колючке, разрезавшей ему ногу (возле цветка с серебристыми листьями, выпрыгнувшего в свете фонарика), — и пальцах, выскользнувших из его руки у зимнего газетного ларька, в котором у продавца в капюшоне со всегда открытым полусмеющимся ртом и гнилыми зубами, были повязки, такие неплотные, что можно было увидеть бледно-розовую выемку в одной впадине, как дыру в теле. Все сошлось, неплотно установленное силой. Оно было там и тронуло Имп Плюса, который мог ощутить, но не мог дотянуться.

То было как идея, другие идеи, помимо упругости: как упругость, чьими были пряди — пряди в уголках всех глаз, расслабляющихся или неплотно сжимающихся, ослабевающих и (теперь он думал с полной близостью своего прежнего взгляда) слабо теряющих процесс прядения перед натяжением обратно. Грядка хлореллы уже давно казалась ему идеей. Но затем он попытался остановить себя, так как не знал идея. Он припоминал ее; но ее не знал. Он знал зеленую хлореллу, знал, что она дает ему часть его воздуха. Разве это не все? И теперь еще знал, что у спиц есть мембраны со зрением. Но он упорствовал, ощущая, что распространение, и полюса, и открытые возможности этого зрения были больше, чем зрением, и больше того, на что они ощущались похожими.

Здесь на орбите Земли он отклонился на всех осях своих позвоночников к той силе, что имела его, но он не научился к ней прикасаться. Сила была рассеяна в удаленных частях. Она была как идея, если бы только Имп Плюс знал, что такое идея. То была идея его зрения. Или сила того места, где зрение росло. Или случайность места, которое склонялась найти сила. Он склонился по одной оси расстояния. Но затем не смог. Поскольку раньше он видел, как соскользнул к затаенному, которое от себя скрывал, к секретному пинку, который получил бы от себя, припоминая влажное прикосновение женщины вокруг него всего телом, которое однажды у него было, а сейчас не было. Этот затаенный наклон видел себя, мозг и конечности сливались во взаимной наклонности зрения, или изменения случая: так что первый наклон сменялся вторым наклоном: этот второй наклон был не одним осевым наклоном, но распространялся из одного из нескольких возможных центров, и распространение боли-обваливания, от какой он смеялся в ответ и шевелил четырьмя удаленными конечностями или шеями, усеянными мембранами и их ростом, и с тем лежащим в основе предложением нащупывая свой путь через их плазму. Прежде, снаружи, его мозг был, как он сейчас видел, маленьким или потом огромным лишь потому, что движение в его мембране-зрении таким его сделало. И то, что, как он думал, является зрением, проецировало твердо к освещенному сосуду мозга, на самом деле было твердым, к тому же так вышло, что оно имело и зрение. И бегающий взгляд мозгового вещества, когда Имп Плюс склонялся вновь и вновь вокруг мозга, и был реальным изменением в поверхности мозга.

Но что он мог сделать? Что со светом? Он уменьшился. Он все еще сворачивал во все части, как дым в пазуху. Но свет уменьшился.

Он не знал. Но чувствовал, как раскручивался губа складки, которую мог бы увидеть, лишь если выдвинет себя на удаленную мембрану конечности. А ему не хотелось этого делать. Поскольку опускающийся Солнечный свет, все еще теплый в нахлыве, давал ему ощущение, что это не только движение Солнца, но и его тоже. Ощущение многих ртов, открывающихся, чего не было ранее.

Имп Плюс рассмеялся в улыбающийся рот, который сказал: «Суета».

Поскольку тогда он видел сквозь поблескивающего наблюдателя дюны: то был теневой исследователь, человек из Проекта: значит, возможно, они не подсадили наблюдателя ему в машину, а затем извлекли в конце песчаной дороги.

Но в том-то все и дело! Его щепки были электродами! Он знал их давно. Хоть и не знал, где их установили.

На миг конечности, или шеи, или крылья, кажется, знали. Знали что?

Центр сказал, что Имп Плюсу следует задуматься о подготовке к некоторой отключке, но не будет ли Имп Плюс любезен сообщить последние показания глюкозы. И Имп Плюс удивился, что Центр такое говорит, когда Центр никогда прежде для таких данных в Имп Плюсе не нуждался.

Или не нуждался до настоящего момента, с выскакивающими электродами.

Щепка, которую смуглая женщина поднесла к его руке в Калифорнии, была большой, а не маленькой, как здешние щепки. Не электрод. Хоть и с иглой на одном конце.

Сейчас конечности или крылья, шеи или спицы пульсировали млечным мерцанием, так что циклирование позднего света получило салют.

Имп Плюс знал, что большее, окружавшее повсюду и бывшее из него, вырастало из его мозга.

6.

К нему не приходило. От него уходило. Он не мог прекратить знать, что у него отберут.

Если все должно от него уйти, возможно, оно уйдет после прихода темноты. Сквозь уменьшавшийся свет он различил, что в спицах мембраны нет изменения. Если не считать того, что начало быть изгибом в одной.

Он видел, что его взор теперь так часто не перемещается от широко раскинувшейся дымки до ясного и обратно. И видел, что, пока способен вдумывать свое зрение в удаленные конечности, он этого не делает.

Потому что хотел не делать. И желание уже превосходило память о том, почему он хотел не делать.

Эта мысль превратилась в обваливание и жгла его изнутри наружу. Не на удаленной мембране, а ближе к дому, хоть и с тем же ощущением независимости от него.

Раньше он хотел располагаться в центре, а не быть рассеянным до дальних пределов себя, которые были неизвестным местоположением спиц. Эта мысль снова запустила растущую боль. Хотя теперь она зыбила наружу нутро, что ему теперь показалось любопытным.

Поэтому он должен был это видеть. Как видел распад глиальных клеевых бластных клеток на независимые блоки губки, которые разламывались и были больше клеевыми бластными клетками, чем раньше. Подобным же образом волокна раньше пульсировали вкось в старых глазных трактах, у чьей головки волокна блокировались пустотой там, где их отделили.

Вместо этого они пульсировали вкось: в височную долю, думал он.

Где Центр давал пинки, как он говорил.

Которые Имп Плюс, по словам Центра, возвращал в обмен на префронтальных участках 9 и 12. Принимались в одном месте, возвращались в другом.

Поскольку света стало меньше, ему не нужно было видеть столько же. Поэтому, возможно, он больше думал.

Что его остановило? Был ли он теперь собственным зрением? Да, если мог согласиться стать рассеянным. Он мог бы свободно течь среди спиц вечно. Или получать пульсацию от Центра, как три сброшенные щепки, полученные из Центральных волн пульсации, подобного движению локтей кузнечика, приходящий на частоте, как брешь в преграде.

Смуглая женщина, поднесшая большую щепку к его руке, сначала пришла и проверила его пульс. Учащенная боль, вот что у него было, а она проверила пульс и ушла.