— Ты будешь прекрасным, мой лев, — шепчет он льву, которого ещё нет. — Я нарисую тебе уши, и ты услышишь, что я тебе скажу. Я нарисую тебе глаза, и ты увидишь, как ты прекрасен. И рот, чтобы ты мог со мной разговаривать…
— А жубы? — вдруг забеспокоился лев.
Отозвался! В самом деле отозвался! Заговорил! У него уже есть уши, есть глаза; зелёными глазами смотрит он на Леонека.
— Да, да! — уверяет Леонек льва. — И зубы тебе нарисую, потому что без зубов львы не считаются.
— А жубы льву нужны, чтоб ляжгать и кушаться, — шепелявит лев, пока Леонек рисует ему зубы.
Ясно, ещё не все зубы нарисованы. Некоторых не хватает, а без зубов говорить трудно, и даже лев при такой нехватке шепелявит.
Но вскоре уже всё в порядке.
— А зубы льву нужны, чтобы лязгать и кусаться! — повторяет лев то же самое отчётливо, громко, красиво, без всякой шепелявости. И скалит зубы. — Не пугайся, тебя я не укушу. У меня к тебе просьба: нарисуй-ка мне лапы.
Значит, сейчас лапы. Две спереди, две сзади.
— Одна… две… три… — считает лев; он следит, чтобы Леонек вдруг не забыл про какую-нибудь лапу, переднюю или заднюю, и чтобы случайно не ошибся и не нарисовал слишком мало или слишком много лап.
Но Леонек знает: у каждого льва должно быть ровно четыре лапы. И вот лапы уже нарисованы.
Получилось кривовато. Нет, не кривовато, просто лев поджал лапы под себя, но вот уже распрямился и мурлычет Леонеку:
— А лапы льву нужны, чтоб выйти прогуляться!.. Не пугайся, Леонек. Я далеко не уйду. Я только под пальму. В тень. Но, прежде чем изобразить пальму, нарисуй-ка ещё мне хвост.
Бз-з-з!.. Ого, да это муха села Леонеку на руку. Но у льва уже имеется хвост, лев махнул хвостом и доволен: смахнул муху.
Льву хвост необходим:
Шлепок — и мухи нету.
И можно жарким летом,
Как веером каким,
Обмахиваться им.
— Тебе не жарко? — спрашивает Леонек. — Если жарко, могу и не рисовать гриву. Без мехового воротника тебе будет гораздо прохладней.
— Ну уж нет, — решительно запротестовал лев.—
Рождаются на свет
Без гривы псы и лисы.
Но львов без гривы нет.
Но лев без гривы лысый!
— А сейчас уже не лысый? — хочет убедиться Леонек, рисуя великолепную львиную гриву.
— Здорово! — потряхивает гривой лев. — Я лапистый, хвостатый, зубастый и гривастый!
— И самое время посадить тебя в клетку! — захихикал над ухом у Леонека Вальдек и пятью росчерками чёрного мелка отделил льва от Леонека пятью толстыми чёрными прутьями.
Однако на льва это не произвело ни малейшего впечатления. Он даже глазом не моргнул, даже не взглянул на Вальдека, только повторил почти то же самое, что пять минут назад говорил Леонеку. Но как повторил! Совсем по-другому. Таким голосом, что у Вальдека должны были забегать по спине мурашки.
А зубы льву нужны,
Чтоб лязгать и кусаться!
И — хруп! — перекусил все прутья.
А лапы льву нужны,
Чтоб выйти прогуляться!
И — хоп! — выпрыгнул из клетки.
А грива льву затем,
Чтоб враг лишился духу!
И — пуф-ф! — ощетинил шерсть и взъерошил гриву так, что она походила уже не на воротник, а на какой-нибудь султан. На огромный султан. Точно это была шляпа с плюмажем на голове у вождя индейцев, что ступает на военную тропу.
И сейчас пришёл черёд сказать самое последнее. Сейчас Вальдек должен был узнать вот что: хотя он и на две головы выше Леонека, хотя он старше, сильнее и вообще не какая-нибудь деревенщина, а настоящий городской ловчила-хитрован, но для льва это только муха, и стоит лишь хвостом махнуть, чтобы с ней покончить.
А хвост ему затем,
Чтобы прихлопнуть муху!
Вот что должен был сказать Вальдеку лев.
Но самое последнее сказано не было. Лев не успел открыть рот, как вдруг ни с того ни с сего пошёл дождь. Ненарисованный. Настоящий. Мокрый.
Как брызнет на площадь, на рисунки, на головы детей! Сразу возникло замешательство, все забегали и стали прикрывать своё художество, кто чем может — бумагой, носовыми платками, — только бы оно не расплылось под каплями, только бы вода не унесла его с асфальта.
Леонек сел над своим львом на корточки и заслонил его собой — спиной, руками, ладошками, сложенными козырьком. Ни одна капля не протекла сквозь пальцы. Рубашка на плечах вымокла, а лев был сухим.
И как раз тогда, когда мальчик укрывал льва от дождя, он краешком глаза увидел, как Вальдек потянулся к клеёнчатой сумочке, принадлежащей девочке в жёлтой шляпке.
Самой девочки не было, она крикнула: «Я вернусь! Я мигом — за зонтиком!» — на асфальте осталась только божья коровка в веснушках, которую старательно нарисовала девочка, и эта клеёнчатая сумочка, и Леонек спервоначала подумал: Вальдек взял сумочку для того, чтобы прикрыть ею свои корабли.
Но Вальдек и думать забыл про корабли. Они уплывали вместе с дождём, они тонули под подошвами Вальдека…
Вальдек открыл сумочку и вытянул оттуда кошелёк. Настоящий кошелёк. С деньгами.
— Вальдек, ты что?
— Заткнись! — Вальдек пригрозил Леонеку кулаком.
Он пнул ногой сумочку и спрятал кошелёк в карман.
— Ну всё! Мотаем отсюда. И цыц! Ты ничего не слышал, ты ничего не видел.
— Ты видел, — шепнул Леонеку лев. — Он большой, он сильный, но мы оба видели, что он украл, и должны ему помешать.
— А вот и видел! — громко сказал Леонек. — И я видел, и лев видел. Ты украл и обязан вернуть!
— К чёрту твоего льва! — разозлился Вальдек. — Брось эту мазню, и бежим!
И он изо всей силы дёрнул Леонека за ухо.
— Не плошай! — рявкнул лев. — Садись на землю, и он не сможет увести тебя отсюда! Хватай его за ногу! Укуси! Видишь? Он уже упал! Это ты его опрокинул!
И Леонек, маленький Леонек, не выпустил Вальдека. Они боролись, они катались по мокрому асфальту, пока не прибежала девочка в жёлтой шляпке, под зонтиком, потому что дождь всё ещё моросил. И Вальдек отдал девочке кошелёк. Пришлось отдать. Что делать? Леонек заставил.
И когда всё уже кончилось, появился дядя. Он посмотрел на расплывшиеся по асфальту цветные пятна, потом на Вальдека, потом на Леонека.
— Ну что, ребята, ничего из вашего малевания не вышло?
— Вышло, — сказал Леонек. — Лев вышел.
— Но он расплылся, — покачал головой дядя.
— Нет! — быстро возразила девочка в жёлтой шляпке. — Этот лев, знаете ли, вселился в Леонека.
И она ушла. В жёлтой шляпке, под чёрным зонтиком, с клеёнчатой сумочкой на плече, с кошельком в сумочке. И ещё, минуя Леонека, сказала ему то, чего дядя уже никак не мог взять в толк:
