Верховное благо - предмет исканий мудрецов, об открытии которого иные из них возвещали с такой помпой,- является на деле простой химерой вроде пресловутой панацеи, которую некоторые ученые хотели выдать за универсальное лекарство. Все люди больны; с самого рождения они подпадают под действие заблуждения; но каждый из них подвергается воздействию последнего по-своему, в зависимости от природной организации и обстоятельств жизни. Если есть какое-нибудь всеобщее лекарство, применимое к разнообразным сложным болезням человека, то им может быть одна лишь истина, которую следует искать в природе.
При виде заблуждений, в которых погрязло большинство смертных и которые они принуждены всасывать с молоком матери; желаний, которые их постоянно волнуют; страстей, которые их обуревают; тревог, которые их беспокоят; физических и духовных бедствий, которые обрушиваются на них со всех сторон, появляется искушение поверить, что счастье в самом деле не создано для земной жизни и что желать оздоровить умы, в которые решительно все вливают отраву, - безнадежное дело. Когда присматриваешься к суевериям, волнующим мысль людей, разобщающим их и доводящим их до безумия, когда видишь эти угнетающие их правительства, тиранические законы, бесчисленные несправедливости, от которых стонут почти все народы на земле, эти пороки и преступления, делающие жизнь в обществе столь ненавистной почти всем его членам, то с трудом можешь освободиться от мысли, что несчастье - удел человеческого рода, этот мир предназначен быть местопребыванием несчастливцев, а счастье - химера или по меньшей мере нечто неуловимое.
Желчные, преисполненные меланхолии последователи религиозного суеверия постоянно рисовали себе природу или ее творца в виде каких-то ожесточенных врагов человеческого рода. Они предположили, что человек, будучи постоянным объектом небесного гнева, раздражает бога даже своими желаниями и становится преступным в его глазах, пытаясь найти счастье, для которого вовсе не создан. Пораженные тем, что даже вещи, которых мы желаем с особенной силой, никогда не могут вполне удовлетворить наше сердце, эти люди стали называть такие вещи вредными, гнусными, отвратительными. Они приказали избегать их, они запретили даже полезнейшие для нас самих и наших ближних страсти; они потребовали, чтобы человек сделался бесчувственным, стал врагом самому себе, расстался со своими ближними, отказался от всяких удовольствий, отрекся от счастья - словом, выступил против своей природы. "Смертные! - сказали они.- Вы рождены для страданий; творец, создавший вас, обрек вас на несчастье; примиритесь с его намерениями и станьте несчастными. Боритесь с мятежными желаниями, имеющими своей целью счастье; откажитесь от удовольствий, которые вам свойственно любить; ни к чему не привязывайтесь здесь, на земле, избегайте общества, только распаляющего ваше воображение и заставляющего вас думать о благах, от которых вы должны отказаться; сломайте движущую пружину своей души; подавите то стремление к деятельности, которое хочет положить конец вашим мучениям; страдайте, скорбите, стенайте: таков ваш путь к блаженству".
О слепые врачи, принявшие болезнь за нормальное состояние человека! Вы не заметили, что страсти и желания свойственны человеку от природы; что запрещать ему любить и желать - все равно что хотеть отнять у него его существо; что активность есть жизнь общества и что требовать от нас ненависти и презрения к самим себе - значит лишить нас самого могущественного побуждения к добродетели. Так, религия своими сверхъестественными лекарствами не только не исцелила людей от их бедствий, но лишь ожесточила их и довела до отчаяния; не только не успокоила их страсти, но сделала еще более неукротимыми, опасными и яростными те из них, которые природа дала им лишь для самосохранения и счастья. Но людей нельзя сделать счастливыми, погасив их страсти; для этой цели надо направить эти страсти на предметы, действительно полезные им самим и другим.
Несмотря на заблуждения, ослепляющие человечество, сумасбродство его религиозных и политических учреждений, наши постоянные жалобы и недовольство судьбой, на земле есть счастливые люди. Мы встречаем иногда государей, одушевленных благородным стремлением сделать народы процветающими и счастливыми; мы встречаем таких, как Антоний, Траян, Юлиан, Генрих1, чьи возвышенные души видят свою славу и счастье в том, чтобы поощрять заслуги, помогать нуждающимся, протягивать руку помощи угнетенной добродетели. Мы встречаем гениев, охваченных желанием вырвать дань восхищения у своих сограждан, принося им пользу и наслаждаясь счастьем, которое они доставляют другим.
Не будем думать, будто бедняку совсем недоступно счастье. Скромная, бедная жизнь часто дает преимущества, которые принуждены признавать и которым завидуют богатые и знатные люди. В душе всегда занятого работой бедняка не перестают возникать желания, в то время как богач и знатный человек часто не знают, чего им желать, или же желают совершенно недоступных вещей. Петроний2 говорит: ("Бедность является каким-то образом сестрой хорошего настроения".) Привыкшее к труду тело бедняка знает сладость отдыха, для того же, кто томится в праздности, отдых самое утомительное времяпрепровождение. Физический труд и простая пища бедняка дают ему силы и здоровье, в то время как неподвижный и невоздержный богач подвержен недугам и пресыщению. Нужда натягивает все пружины души, она мать всякого мастерства; из ее лона выходят гений и талант, которым вынуждены воздать поклонение богатство и знатность. Наконец, бедняк противостоит ударам судьбы, как своего рода гибкий тростник, который гнется, но не ломается.
Таким образом, природа вовсе не была мачехой для большинства своих детей. Тот, кому судьба дала незаметное положение, не знает честолюбия, которое съедает царедворца, тревог интригана, угрызений совести, скуки и пресыщения человека, разбогатевшего на разорении народа и не умеющего разумно пользоваться богатством. Чем больше работает тело, тем больше отдыхает воображение; последнее распаляется только в силу разнообразия обозреваемых предметов; пресыщенность ими вызывает у него чувство отвращения; воображение же бедняка по необходимости ограничено; он воспринимает мало идей, знает мало предметов и вследствие этого имеет мало желаний. Бедняк довольствуется немногим, между тем как вся природа не в силах удовлетворить ненасытных желаний и мнимых потребностей утопающего в роскоши богача, который уже исчерпал удовлетворение, доставляемое необходимыми вещами. Те, кого мы под влиянием предрассудков считаем самыми несчастными из смертных, часто наслаждаются более реальными благами, чем угнетающие и презирающие их люди, иногда вынужденные им завидовать. Ограниченность желаний представляет собой весьма реальное благо: испытывающий нужду простолюдин мечтает только о хлебе; он добывает его в поте лица; он ел бы его с радостью, если бы людская несправедливость не делала его обыкновенно горьким. Из-за безумия правительства те, кто утопает в изобилии, отнимают у земледельца плоды его труда, не становясь от этого нисколько счастливее. Государи жертвуют своим подлинным счастьем и счастьем своих государств ради удовлетворения страстей и прихотей, обездоливающих их народы, погружающих их страны в нищету, делающих тысячи людей несчастными без всякой пользы для самих государей. Тирания заставляет подданных проклинать свою жизнь и покидать работу, лишает их охоты иметь детей, которые были бы такими же несчастными, как и их отцы. Невыносимый гнет заставляет их иногда поднимать бунт или совершать покушения, чтобы отомстить за испытанную ими несправедливость. Доводя бедняка до отчаяния, несправедливость заставляет его прибегать к преступлению как средству избавиться от своих страданий. Несправедливое правительство доводит людей до отчаяния; своими притеснениями оно приводит к обезлюдению деревень, так что земля остается невозделанной; в результате возникает страшный голод с его спутниками - чумой и другими заразными болезнями. Несчастья народов влекут за собой революции; среди людей, ожесточенных бедствиями, начинается брожение умов, неизбежным результатом чего являются государственные перевороты. Физический мир и мир духовный тесно связаны между собой или, вернее, являются одной и той же вещью.
