Это любовное опьянение, это странное пристрастие лежит, без сомнения, в основе философской системы оптимизма. Одаренные пылкой фантазией мечтатели придерживающиеся этого учения, совершенно отказавшись, по-видимому, от свидетельства своих чувств находят, что даже для человека все хорошо в природе, в которой добро всегда сопровождается злом и взглянув на которую менее предубежденные, не наделенные столь поэтическим воображением люди нашли бы, что все обстоит так, как только может обстоять, что добро и зло одинаково необходимы и вытекают из природы вещей, а не зависят от какого-то воображаемого существа, которое можно было бы существуй оно в действительности и производи все, что мы наблюдаем,называть злым с тем же основанием, с каким его упорно называют благим. Кроме того, чтобы быть в состоянии оправдать провидение и освободить его от обвинений во всех наблюдаемых нами бедствиях, недостатках, беспорядках, следовало бы знать цель мирового целого, признаваемого творением этого провидения, но это целое не может иметь цели, так как если бы оно имело какую-нибудь цель или устремление то уже не было бы целым.
Нам, конечно, скажут, что наблюдаемые нами в мире бедствия и беспорядки носят лишь относительный характер; они только видимость и отнюдь не опровергают божественной мудрости и благости. Но разве нельзя ответить на это, что столь прославленные добро и чудесный порядок вещей в мире, на которые ссылаются как на доказательство божественной мудрости и благости, тоже представляют собой нечто относительное и кажущееся? Если то, что нам представляется порядком природы, зависит лишь от нашего способа восприятия окружающих нас вещей и сосуществования с ними и если последний позволяет нам приписывать мудрость и благость творцу мира, то не вправе ли мы на основании того же самого способа восприятия и сосуществования называть беспорядком то, что вредит нам, и считать неразумным или злым существо, по нашему мнению, приводящее в движение природу? Одним словом, явления, наблюдаемые нами в мире, наводят нас на мысль, что все необходимо, ничто не совершается случайно, все события - хорошие или дурные для нас или для других существ - происходят в силу причин, действующих по определенным, постоянным законам, и мы не имеем решительно никакого права приписывать какое-нибудь из своих человеческих качеств природе либо ее воображаемому двигателю.
Что касается людей, утверждающих, будто верховная мудрость сумеет превратить для нас в величайшее благо те самые бедствия, которые мы испытываем в этом мире по ее воле, то мы спросим у них: считают ли они себя доверенными лицами божества и на чем они основывают свои надежды? Они, без сомнения, скажут, что судят о поведении бога по аналогии, считая себя вправе умозаключать на основании его теперешней мудрости и благости, что таким же мудрым и благим он окажется и в будущем. Мы ответим им на это, что они исходят из совершенно необоснованных допущений и так как утверждения о мудрости и благости их бога столь часто опровергаются фактами, то нет никаких оснований рассчитывать, чтобы его отношение к людям, то осыпаемым его милостями, то страдающим от его немилости, когда-нибудь изменилось. Если бог, несмотря на свое всемогущество и свою благость, не сумел или не захотел сделать свои излюбленные творения вполне счастливыми здесь, на земле, то вправе ли мы рассчитывать, что он сумеет или захочет сделать это в загробном мире?
Таким образом, все эти утверждения исходят из каких-то шатких гипотез, порожденных воображением; они означают, что люди, уверившие себя без всяких оснований в благости своего бога, не могут представить себе, чтобы он допустил несчастье созданных им существ. Между тем какая польза для человечества в засухах, голодовках, эпидемиях, битвах, губящих миллионы людей и непрерывно опустошающих землю? Сумеет ли кто-нибудь объяснить нам выгоды, вытекающие из бесчисленных, окружающих нас со всех сторон бедствий? Разве мы не встречаем ежедневно людей, мучающихся от рождения до смерти, с трудом находящих время, чтобы перевести дух, представляющих собой постоянные жертвы страданий и бедствий. Когда и каким образом извлечет этот благой бог добро из страданий, которым он их теперь подвергает?
Все наиболее завзятые оптимисты - теисты или хотя бы деисты, сторонники естественной религии2, которая вовсе не естественна, то есть не основана на разуме,- подобно самым легковерным и суеверным людям вынуждены прибегать к учению о загробном существовании, чтобы освободить божество от обвинений в бедствиях, доставляемых им в земной жизни даже лицам, которых считают самыми угодными ему. Словом, если признать благость и справедливость божества, то надо допустить еще множество дополнительных гипотез, которые, точно так же как и учение о бытии божьем, основываются лишь на подсказанных воображением доводах, вздорность которых мы ужо показали. Для оправдания божества приходится прибегать к совершенно невероятному учению о загробной жизни и бессмертии души, приходится утверждать, что божество, не сумевшее или не захотевшее сделать человека счастливым на земле, уготовит ему вечное блаженство, когда его уже не будет в живых и он более не будет обладать органами, служащими ему для наслаждения жизнью в настоящее время.
Но даже всех этих удивительных гипотез недостаточно, чтобы оправдать божество в совершенных им кратковременных несправедливостях, или злых делах; если бог мог быть несправедливым или жестоким хоть на один миг, то, значит, он отступил - по крайней мере на этот миг - от своего божественного совершенства; следовательно, он не неизменен; следовательно, его благость и справедливость могут изменить ему на какой-то срок; но в таком случае кто может гарантировать нам, что эти качества, на которые мы так полагаемся, не изменятся вдруг в загробной жизни, выдуманной для того, чтобы снять с божества обвинение в допускаемой им на земле несправедливости? Что это за бог, который постоянно отступает от своих принципов, будучи не в состоянии сделать счастливыми своих любимцев, не причиняя им несправедливо страданий хотя бы во время их земной жизни? И вот для оправдания божества приходится прибегнуть к другим гипотезам, приходится предположить, что человек в состоянии обидеть своего бога, нарушить порядок вселенной, помешать блаженству бесконечно счастливого существа, расстроить планы существа всемогущего; а чтобы сгладить возникающие при этом противоречия, приходится обратиться к учению о свободе человека. Трудно найти что-нибудь более непоследовательное, чем взгляды некоторых теистов, отрицающих свободу воли и в то же время говорящих о боге-мстителе и воздаятеле. Как может бог, если он справедлив, карать за необходимые поступки? Переходя от гипотезы к гипотезе, мы будем вынуждены, наконец, допустить самые вздорные и противоречивые взгляды для защиты учения, согласно которому мир управляется мудрым, благим и справедливым существом; если мы захотим быть последовательными, то это учение незаметным образом приведет нас к самым явным нелепостям. Если мы будем иметь это в виду, то мы поймем, что лица, твердящие нам о божественной благости, мудрости, разуме, показывающие нам их в явлениях природы, указывающие нам на эти явления как на бесспорные доказательства существования некоего совершенного божества, находятся во власти предрассудков или же своего собственного воображения и видят лишь один какой-нибудь уголок вселенной, не будучи в силах охватить всего целого. В своем увлечении выдуманным ими призраком они похожи на влюбленных, не замечающих никаких недостатков в предмете их страсти; они скрывают от самих себя и оправдывают в собственных глазах все его пороки, все его неприглядные стороны, в конечном счете даже принимая их за совершенства.
Мы видим, таким образом, что доказательства существования верховного разума, основывающиеся на порядке, красоте и гармонии вселенной, всегда носят проблематический характер и убедительны лишь для определенного типа людей, жизнерадостное воображение которых способно порождать приятные призраки, приукрашиваемые ими так, как это им нравится. Но тем не менее и у них эти иллюзии часто вынуждены рассеиваться; достаточно того, чтобы их организм пришел в расстройство, и зрелище природы, казавшееся им раньше столь прекрасным и обольстительным, принимает совсем иной вид, являя им картину хаоса и беспорядка.
