– Так вот как вы платите моему отцу за добро, синьор? Посягая на его дочь? – молвила девушка с видом такого оскорбленного достоинства, что Ланфранки вновь на миг оторопел. Маддалена, воспользовавшись его замешательством, высвободилась и стремительно покинула комнату.

Джакопо, который вернулся, довольно ухмыляясь и потирая руки, был поражен представшей перед ним картиной: гость стоял неподвижно, словно его приковали к месту. Старик мудро решил не начинать расспросов, а предоставить тому возможность все объяснить. Однако Ланфранки поспешно откланялся, ни словом не обмолвившись о цели своего визита, и даже не обернулся на заверения Джакопо, что тот почтет за честь вновь принять его на следующий день.

Назавтра Ланфранки все же пришел, но непреклонная Маддалена наглухо заперлась в своих покоях и не выходила оттуда до тех пор, пока незадачливый претендент не удалился. Так продолжалось несколько дней: девушка пребывала в твердой уверенности, что отец никогда не выдаст ее замуж против воли, а тем временем продолжала тайно встречаться с Борджиано – ведь препятствия лишь разжигают любовь. Часто, когда все домочадцы спали, влюбленные гуляли под луной по едва видимым тропинкам сада, спускавшимся от дома к живописному берегу реки. Там заставал их рассвет – самые прекрасные мгновения дня, когда первые лучи восходящего солнца льются из-за горных вершин, озаряя древние камни Каррары и белый мрамор Пизы, или мерцают на зеленых волнах далекого Тосканского моря. Для нашей пары тот предрассветный час был окрашен печалью, ибо наступал миг расставания.

Так обстояли дела, когда Италию сотрясли слухи о вторжении французов под предводительством Карла Восьмого. Властное, неудержимое наступление его войск на юге повергло жителей в глубочайший ужас и смятение. Одни предвидели, что от их прекраснейших городов останутся лишь дымящиеся развалины, и не ошиблись: через месяц или два упадок и разорение охватили всю Италию. Другие же, имея на то истинные или воображаемые причины, посчитали, что терять им больше нечего, и примкнули к французским захватчикам, узрев в них своих ангелов-избавителей.

Из-за постоянных, хотя и не таких открытых посягательств флорентийцев на территорию Пизы искры вражды, давно тлеющие с обеих сторон, еще до вторжения Карла разгорелись жарче прежнего. Пизанцы пришли в полную боевую готовность, однако от явных враждебных действий до поры воздерживались. Как тигрица, притаившаяся в логове, Пиза не желала нападать первой и вместе с тем была полна решимости дать отпор любому посягательству на свою свободу. Впрочем, отнюдь не терпение, а сознание того, что собственная плохо подготовленная и неорганизованная армия – не чета флорентийским кондотьерам, было главной причиной вынужденной сдержанности горожан.^[9]

Теперь же им казалось, что само Провидение надоумило Карла отправиться по другую сторону Альп. Едва французы отошли от Лукки в направлении Пизы, как жители последней высыпали навстречу королю, приветствуя и осыпая его восторженными изъявлениями благодарности за спасение своих земель. Коварный, искушенный в политике монарх не скупился на обещания, которые и не думал выполнять. Милостиво приняв горячую поддержку пизанцев, король заверил, что защитит их от Флоренции. Новость привела осмелевших горожан в бурный восторг: все ненавистные флорентийские эмблемы и флаги были сорваны, и разнесшийся по городу колокольный набат, суля свободу одним, прозвучал смертным приговором для других.

Джакопо, разумеется, оказался в опале, однако ввиду почтенного возраста и влияния среди представителей знати, ему дали два дня на обдумывание, поставив перед выбором: беспрепятственно покинуть Пизу или остаться в стенах города, рискуя подвергнуться гневу озверевшей толпы. Тем временем Ланфранки продолжал настойчиво домогаться Маддалены, и хотя он мало преуспел со дня их первой встречи, тон его после описываемых событий заметно поменялся: он стал требовать немедленного заключения брака, всячески давая понять, что тем самым он окажет им услугу.

Вечером того дня, когда армия Карла вступила в Пизу, Мьяли Ланфранки в очередной раз предстал перед Джакопо. Одет он был небрежно и вообще производил впечатление человека, только что вернувшегося с попойки. Старый торговец с дочерью находились в самых удаленных от улицы покоях, подальше от глаз случайных прохожих. Темные гобелены и полумрак комнаты дополняли хмурый вид ее обитателей и еще более подчеркивали неуместность пестрого наряда Ланфранки. Поднявшись навстречу гостю, старик встретился со взглядом змеи, наметившей свою жертву: перед ним стоял безжалостный и полный решимости палач, чье слово определит, жить им или умереть. У Джакопо подкосились колени, а сердце сидящей поодаль Маддалены едва не выпрыгнуло из груди.

– Почему у вас такой мрачный вид, любезнейший? – бодрым тоном приветствовал вошедший. – Гляди-ка веселее! Пока я не прикажу, ни одна собака в Пизе вас не тронет и ни один волос не упадет с твоей седой головы.

Джакопо молчал.

– Да не дрожи так, старик, не то я сочту тебя трусом! Клянусь тебе, отцу моей невесты, что защищу обоих, будьте вы хоть десять, да что там – хоть тысячу раз флорентийцами!

При этих словах Маддалена заплакала.

– Неужто я вижу слезы в канун свадьбы?! Полно тебе, моя пташечка, да не омрачат никакие тучи наш медовый месяц! – продолжал Ланфранки развязным тоном. Он подошел к Маддалене и попытался ее приобнять, но та его оттолкнула.

– Перестаньте сейчас же! Вы и в благополучное время были мне противны, а уж в несчастье и вовсе ненавистны.

Вельможа презрительно захохотал.

– Ах, как хороша красотка в гневе! Только к чему так драматизировать?

У Джакопо вскипела кровь.

– Негодяй! – крикнул он. – Возомнил, что можешь насмехаться над нашим несчастьем? Радоваться нашей беде?! Ну уж нет! Не бывать Маддалене твоей женой!

– Ха-ха-ха! – еще пуще развеселился незваный гость. – «Негодяй», говоришь? Как смеешь ты, старый дурень, обзывать негодяем дворянина лишь за то, что он влюблен в твою дочь и прославляет ее красоту? Опомнись, старик, не перебрал ли ты лишнего? В таком случае прощаю, но имей в виду: во всем городе не сыскать флорентийца, которого пизанцы не считали бы врагом. Это мое последнее предупреждение – завтра твоя дочь станет моей!

– Ни за что! – с жаром воскликнула Маддалена.

– Помолчи, моя лепетунья. Завтра до заката, старик, она выйдет за меня, не то ждет тебя смерть, а ее и того хуже.

– Пресвятая Дева! – взмолилась Маддалена, падая на колени перед иконой Мадонны. – Сохрани его седины, защити моего бедного отца! Не дай погибнуть по вине злополучной дочери.

– Как трогательно! Лучше и не скажешь, – съязвил Ланфранки. – Только, боюсь, молитвы тебя не спасут.

Маддалена стояла на коленях, спрятав лицо в ладони и сотрясаясь от безудержных рыданий. Мьяли пожирал ее полным сладострастия взглядом, не знавшим ни любви, ни жалости.

– Впрочем, помолись, – холодно продолжил он. – Да погромче, пусть слышит твой отец – небось молитесь вместе в последний раз.

– Неужели в вас нет ни капли сострадания? – воззвала Маддалена, упав к его ногам и схватив за подол. – Пощадите отца, не марайте руки кровью невинного. Убейте меня, и да простят вам Небеса сей ужасный грех.

– Еще успеется, пташечка.

С этими словами Ланфранки развернулся, выдернул край пестрого камзола из рук девушки и вышел прочь.

Долго еще отец и дочь пребывали в оцепенении. Мысли старика о нависшей над ними опасности потонули в непреодолимой и всепоглощающей ненависти к злодею, только что покинувшему их дом. Джакопо поверить не мог, что еще вчера готов был отдать в жены этому чудовищу свое единственное дитя! Маддалена же пребывала в растерянных чувствах. Доселе безразличный ей мужчина, притязания которого, как она считала, можно безнаказанно отклонить, неожиданно преобразился в демона, грозящего страшной расправой ее отцу и ей самой. Собрав все свое мужество и превозмогая ужас и смятение, она попыталась было утешить отца. Тот, совершенно подавленный, стоял на коленях, и когда дочь обратилась к нему, поднял глаза, не в силах произнести ни слова. Его затуманенный от слез взгляд говорил красноречивее любых фраз.