– Господа, – сказал князь, – вы первые из всех моих гостей, которых я когда-либо потчевал в этих стенах, не пожелавшие снизойти до общения со мной; я думаю также, что не часто бывало, чтобы государи соглашались ставить на кон свои владения и свое достоинство, вступая в единоборство с безмолвными незнакомцами. Вы говорите, что явились сюда от имени Фредерика да Виченца; я всегда слышал, что он доблестный и учтивый рыцарь; и осмелюсь сказать, он никогда бы не стал почитать чем-то недостойным себя застольную беседу с человеком, равным ему по положению и достаточно известным своей боевой отвагой. И все-таки вы молчите – ну что ж! Пусть будет так: по законам гостеприимства и рыцарства вы под этой крышей хозяева и вольны поступать, как вам будет угодно, – но все же налейте мне вина; вы не откажетесь осушить со мною заздравный кубок за ваших прекрасных дам?
Главный из трех рыцарей вздохнул, перекрестился и встал, намереваясь выйти из-за стола.
– Почтенный рыцарь, – обратился к нему Манфред, – то, что я сказал, было лишь шуткой; я не собираюсь никак стеснять вас: пусть все будет так, как вам того хочется. Если вы не расположены к веселью, давайте будем вместе грустить. Может быть, по вашему умонастроению как раз сейчас уместно поговорить о деле; тогда уйдем отсюда, и послушайте, что я хочу вам открыть: возможно, это придется вам больше по душе, нежели мои тщетные попытки развлечь вас.
Проведя затем троих рыцарей в один из внутренних покоев замка и затворив дверь, Манфред предложил гостям сесть и, обращаясь к главному из них, начал следующим образом:
– Вы явились ко мне, почтенный рыцарь, от имени маркиза да Виченца, насколько я понимаю, для того чтобы потребовать возвращения его дочери Изабеллы, которая была перед лицом святой церкви помолвлена с моим сыном с согласия ее законных опекунов; а также для того, чтобы принудить меня отказаться от моих владений в пользу вашего господина, заявляющего себя ближайшим по крови родственником князя Альфонсо – да упокоит Господь его душу! Я буду сперва говорить об этом втором вашем требовании. Вам, так же как и вашему господину, должно быть известно, что я унаследовал княжество Отранто от моего отца, дона Мануэля, а он от своего – дона Рикардо. Их предшественник Альфонсо умер бездетным в Святой земле и завещал свои владения моему деду, дону Рикардо, в награду за его верную службу.
При этих словах незнакомец отрицательно покачал головой.
– Почтенный рыцарь, – с сердцем сказал Манфред, – Рикардо был человеком отважным и прямодушным; и еще он был благочестивым человеком, тому свидетельство – соседняя церковь и два монастыря, основанные на его щедрые пожертвования. Ему особенно покровительствовал святой Николай… Мой дед был неспособен… Вы слышите, ваша милость, дон Рикардо был неспособен… Прошу прощения, вы покачали головой, и я немного сбился… Я чту память моего деда… Так вот, господа, мой дед удержал за собой это княжество, удержал благодаря своему мечу и покровительству святого Николая… Не отдал его никому и мой отец… Не отдам и я – а там будь что будет! Но Фредерик, ваш господин, – ближайший по крови наследник… Я согласился вверить мечам судьбу своего титула – разве пошел бы я на это, будь мой титул незаконным? Я мог бы спросить: где Фредерик, ваш господин? До нас дошла весть, что он умер в плену. А вы говорите, – вернее, ваши действия говорят об этом, – что он жив… Я не ставлю этого под сомнение – мог бы, господа, мог бы! – но не хочу. Другие на моем месте предложили бы Фредерику отвоевать свое наследство силой, если он сможет, они бы не согласились, чтобы их достоинство зависело от исхода одного поединка; они не покорились бы решению безмолвных незнакомцев. Простите меня, благородные господа, я слишком горяч, но вообразите себя в моем положении: разве вы сами, будучи отважными рыцарями, не вознегодовали бы, если бы ваша честь и честь ваших предков подвергались сомнению? Однако вернемся к делу: вы требуете, чтобы я передал вам молодую госпожу Изабеллу… Но я должен спросить вас, господа, имеете ли вы право забрать ее от меня?
Рыцарь кивнул головой.
– Что ж, берите ее! – продолжал Манфред. – Берите, раз вы имеете на это право; но могу ли я спросить вас, благородный рыцарь, даны ли вам по всей форме полномочия?
Рыцарь кивнул снова.
– Хорошо! – сказал Манфред. – Тогда послушайте, что я могу вам предложить; вы видите перед собой, благородные господа, несчастнейшего из людей! – (Тут он заплакал.) – Не откажите же мне в вашем сочувствии: я заслужил его, право, заслужил. Знайте, я утратил мою единственную надежду, мою радость, опору моего дома, – Конрад умер вчера утром.
Рыцари знаками выказали свое удивление.
– Да, господа, роковой жребий выпал моему сыну. Изабелла свободна.
– Значит, вы отдаете ее обратно? – вскричал, нарушив свое молчание, главный рыцарь.
– Еще немного терпения, прошу вас, – сказал Манфред. – Я с удовлетворением заключаю из этого свидетельства вашей доброй воли, что наш спор может быть улажен без кровопролития. Но мне необходимо сказать вам еще нечто, и толкает меня на это отнюдь не моя личная выгода. Вы видите перед собой человека, испытывающего отвращение от мира сего; с потерей сына я отрешился от земных забот. Власть и могущество больше не имеют цены в моих глазах. Я хотел бы с честью передать сыну скипетр, унаследованный мною от предков, – но, увы, теперь это невозможно! Сама жизнь настолько безразлична мне, что я с радостью принял ваш вызов; истинный рыцарь не может сойти в могилу более достойно, нежели погибнув при совершении одного из тех подвигов, которые ему назначены его призванием; какова бы ни была Божья воля – я покоряюсь ей; ибо, увы, господа, я человек, отягченный многими горестями. Манфреду не в чем завидовать, – но вам, господа, без сомнения, известна моя история.
Рыцарь сделал отрицательный жест и, казалось, был заинтересован тем, что скажет Манфред дальше.
– Возможно ли, – продолжал князь, – чтобы моя история была неведома вам? Разве вы не слышали ничего, относящегося ко мне и княгине Ипполите?
Рыцари покачали головой.
– Нет? Так слушайте же, господа. Вы считаете меня честолюбцем, но честолюбие, увы, складывается из более грубой материи. Будь я честолюбцем, я не испытывал бы столько лет мук совести, но я злоупотребляю вашим терпением; буду краток. Знайте же, что душа моя давно неспокойна из-за моего союза с княгиней Ипполитой. О, господа, если бы вы только были знакомы с этой превосходной женщиной! Если бы вы знали мои чувства к ней! Ведь я обожаю ее как возлюбленную и высоко ценю как лучшего своего друга, – но, увы, человек не рождается на свет для полного счастья! Княгиня разделяет мое беспокойство, и с ее согласия я представил это дело на рассмотрение церкви, поскольку мы с ней состоим в таком родстве, при котором брак недопустим. Каждую минуту я жду окончательного решения, которое должно разъединить нас навсегда… Я уверен, вы сочувствуете мне… Я вижу, что это так… простите мне мои слезы!
Рыцари с удивлением поглядывали друг на друга, не понимая, куда клонит Манфред.
Манфред продолжал:
– После внезапной смерти моего сына, происшедшей как раз в то время, когда душа моя была объята этой тревогой, я не думал уже ни о чем, кроме как об отказе от своих владений и уходе в монастырь. Мне оставалось только решить – а это было нелегко, – кого назначить своим наследником, имея в виду, что он должен проявлять попечение о моем народе, и как поступить с молодой госпожой Изабеллой, которая дорога мне, как родное дитя. Я хотел восстановить династию Альфонсо, даже в лице представителя одной из самых боковых ее ветвей, хотя, прошу меня извинить, мог бы этого не делать, ибо такова была воля самого Альфонсо, чтобы потомство Рикардо заступило место его собственной родни. Но где было искать мне эту родню? Я не знал никого, кроме Фредерика, вашего господина, а он не то был в плену у неверных, не то умер; и будь он даже в живых, захотел ли бы он покинуть процветающее государство Виченцу ради незначительного княжества Отранто? А если бы он не захотел, то терпима ли была бы для меня мысль, что я собственными глазами увижу, как над моим несчастным верноподданным народом главенствует жестокий, бессердечный наместник? Ведь я, господа, люблю свой народ и, благодарение Господу, сам пользуюсь его любовью… Но вы спросите, какова цель этого пространного рассуждения? Говоря кратко, господа, речь идет вот о чем: приведя вас ко мне, Господь Бог, кажется, указывает тем самым на средство преодолеть трудности и помочь мне в моих несчастиях. Госпожа Изабелла свободна; я тоже скоро буду свободен… Я готов покориться чему угодно ради блага моего народа; и единственный, если и не наилучший, путь для прекращения распри между нашими семействами я вижу в том, чтобы госпожа Изабелла стала моей женой. Вы изумлены? Но ведь – хотя добродетели Ипполиты всегда будут дороги мне – князь не вправе считаться только с самим собой: он рожден для того, чтобы служить своему народу.
