Мэт громко фыркнул:

– Я был бы последним дураком, если бы полез в этот проклятый тер’ангриал, хоть бы и с разрешения Морейн. Я с вашей треклятой Силой никаких дел иметь не желаю. Выбрось все это из головы.

– Мэт, но это единственный шанс, другого способа я не знаю.

– Но он не для меня, – твердо возразил юноша. – Чем такой шанс, лучше уж никакого.

Несмотря на его тон, девушке хотелось обнять Мэта, но она опасалась, что это стало бы предметом его дурацких шуточек. Он ведь неисправим – таким уж на свет уродился. Но как бы то ни было, он пришел к ней за помощью.

– Мне очень жаль, Мэт. Что ты собираешься делать?

– О-о, играть в карты, наверное. Если кто-нибудь сядет со мной играть. Могу еще поиграть в камни с Томом. Метать кости в тавернах. На худой конец отправлюсь в город. – Он уставился на проходившую мимо служанку, стройную темноглазую девушку примерно его возраста. – Найду чем заняться.

У Эгвейн руки чесались влепить ему оплеуху, но она сдержалась и спросила:

– Ты ведь и правда не собираешься уходить, Мэт?

– А если бы собрался, ты бы донесла Морейн? – Он тут же предупреждающе поднял руки. – Ну-ну. Не надо. Я ведь уже сказал – нет. Не стану врать, что мне это по вкусу, но я не уйду. Тебя это устраивает? – Лицо его стало задумчивым и печальным. – Эгвейн, тебе никогда не хотелось вернуться домой? И чтобы всего этого не было?

Такого вопроса от Мэта она никак не ожидала. Но в ответе Эгвейн была уверена:

– Нет. Несмотря ни на что – нет. А тебе?

– Мне тоже. Было бы глупо думать иначе, верно? Что я люблю, так это города, и Тир мне подходит. До поры до времени. Эгвейн, ты ничего не скажешь Морейн? О том, что я просил совета, и все такое?

– А почему? – недоверчиво спросила Эгвейн. В конце концов, это был Мэт. Он смущенно пожал плечами:

– Я всегда старался держаться от нее подальше. И изо всех сил противился ее влиянию. А тут… подумает, чего доброго, что я начинаю слабеть. Ты ведь не скажешь, правда?

– Не скажу, – ответила Эгвейн, – если ты пообещаешь, что не подойдешь к этому тер’ангриалу без ее разрешения. Я и говорить-то тебе о нем не имела права.

– Обещаю. – Он усмехнулся. – Я ни за что не подойду к этой штуке. Ну, разве только ради спасения собственной жизни. – И с дурашливой торжественностью произнес: – Клянусь!

Как бы ни менялось все вокруг, Мэт оставался Мэтом.

Миновало три дня, таких душных и жарких, что они истощали терпение даже привычных к подобной погоде жителей Тира. Жизнь в городе замерла, а обитатели Твердыни буквально засыпали на ходу. Видя нерадение прислуги, домоправительница рвала на себе волосы, но поделать ничего не могла – все силы отнимала жара. Защитники Твердыни таяли на своих постах, точно оплавленные свечи, а их командиры, пренебрегая своими служебными обязанностями, потягивали охлажденное вино. Благородные лорды большую часть дня отсиживались в своих покоях, а некоторые из них и вовсе покинули Твердыню, предпочитая переждать жару на востоке, в своих имениях, раскинувшихся на склонах Хребта Мира. Там было малость попрохладней. Как ни странно, лишь чужеземцы, переносившие жару куда тяжелее местных жителей, не утратили бодрости духа. Час за часом убегало драгоценное время, и тут уж не до жары.

Мэт очень скоро убедился, что не ошибся: после того как игральные карты пытались его прикончить, молодые лорды, наблюдавшие сию сцену, постарались довести эту историю до всех своих дружков, и слухи о ней разлетелись по всей Твердыне. Всякий, у кого в кармане завалялась хоть пара серебряных монет, в ответ на предложение Мэта сыграть отговаривался чем придется. Причем избегали Мэта не только молодые дворяне. Служанки, еще недавно щедро дарившие ему свои ласки, стали чураться парня, а одна или две напрямик сказали, что оставаться с ним наедине, по слухам, небезопасно. Перрин, похоже, был поглощен собственными заботами, а Том, тот и вовсе пропал из виду. Мэт понятия не имел, чем занят менестрель, но его невозможно было застать ни днем ни ночью. Зато Морейн, которой Мэт желал сквозь землю провалиться, все время, будто ненароком, оказывалась рядом. Куда бы он ни пошел, она то и дело появлялась поблизости, и с таким многозначительным видом, точно наперед знала все его потаенные мысли. В глазах ее читалось: «Знаю я, что ты задумал, но тому не бывать, все будет по-моему». Правда, для Мэта это ничего не меняло – он по-прежнему раз за разом находил предлог для того, чтобы отсрочить уход еще на денек. Он ведь и не обещал Эгвейн остаться здесь навсегда. Однако, так или иначе, не уходил.

Как-то раз с лампой в руках он спустился в самое чрево Твердыни, в так называемое Великое хранилище, добравшись до наполовину рассыпавшейся в труху двери в дальнем конце подвального коридора. Некоторое время он таращился в темноту, силясь разглядеть непонятные предметы, укутанные пыльной холстиной, и грубо сколоченные бочки и клети, на которых в полном беспорядке были навалены статуэтки и всевозможные стеклянные, хрустальные и металлические штуковины неизвестного назначения. Поглазев на все это несколько минут, Мэт повернул назад, бормоча:

– Я был бы величайшим идиотом в этом идиотском мире!

Однако ничто не мешало ему наведываться в город. Там, в тавернах портового предместья Мауле или в Чалме, где теснились обширные склады и дешевые кабаки – грязные, мрачные и славившиеся беспрестанными драками, кислым вином да плохим элем, – можно было поиграть в кости, нимало не рискуя нарваться на Морейн. Ставки были пустяковыми, но, конечно же, не из-за этого он уже через несколько часов возвращался в Твердыню. О том, что постоянно тянуло его назад, поближе к Ранду, Мэт старался не думать.

Порой, бродя по портовым тавернам, Перрин встречал Мэта. Тот налегал на дешевое вино и бросал кости так, будто его вовсе не интересовал выигрыш, а однажды, когда к нему прицепился дородный корабельщик, решивший, что парню подозрительно часто везет, Мэт выхватил нож. Прежде такой вспыльчивости за ним не водилось. Но вместо того чтобы выяснить, что же все-таки беспокоит Мэта, Перрин его избегал. Сам-то он заглядывал в кабаки отнюдь не ради вина или игры в кости, а задирам достаточно было одного взгляда на его могучие плечи и особенно глаза, чтобы мгновенно притихнуть. Перрин угощал скверным вином матросов в широченных кожаных штанах, приказчиков с серебряными цепочками на груди и вообще каждого, кто с виду смахивал на чужестранца. Он собирал рассказы, слухи, сплетни – все, что могло бы помочь ему убедить Фэйли убраться подальше от Твердыни. И от него.

Перрин был уверен: если он сумеет откопать что-нибудь необычное, что посулит Фэйли настоящее приключение – такое, чтобы ее имя попало в легенду, – она уйдет. Девушка делала вид, что не понимает, почему Перрин остается, но время от времени намекала, мол, она не прочь уйти и рассчитывает, что он составит ей компанию. Перрин же был убежден: если подвернется удачная приманка, она покинет Тир и без него.

Слухи, доходившие до них, были по большей части туманными и невнятными. Поговаривали, что войну, полыхавшую на всем побережье океана Арит, затеял неведомый народ, вроде бы называвшийся сочин или как-то вроде этого. Именовали его по-разному. Кое-кто высказывал предположение, что спустя тысячелетия на материк вернулись потомки воинов Артура Ястребиное Крыло. Какой-то тарабонец в круглой красной шапке и с толстенными, точно бычьи рога, усами с серьезным видом утверждал, будто ведет их не кто иной, как сам Артур Ястребиное Крыло, вооруженный своим легендарным мечом по имени Справедливость. Рассказывали и о том, что найден легендарный Рог Валир, которому, по преданию, суждено созвать из могил павших героев древности на Последнюю битву. Весь Гэалдан был охвачен пожаром восстаний, Иллиан потрясали вспышки массового безумия, а в Кайриэне лишь голод приостановил всеобщую резню. Кое-где в Пограничных землях участились набеги троллоков. Вот уж куда он ни за что не отпустит Фэйли – слишком там опасно.