Мы, конечно, не хотим оправдать их поступок, Боже нас избави от этого, просто для себя хотим уяснить, почему они так спокойно уничтожали сладкие запасы Варвары Поломанной, и, по существу, совершив воровство, то есть даже не проступок, а, если разобраться принципиально, преступление, не испытывали страха.
Начавшись раз, эти набеги стали регулярно повторяться, и ко времени возвращения из Москвы взрослых Стасевичей от фруктовых запасов Варвары Аполлоновны почти ничего не осталось.
Сама она берегла запасы к праздникам. И когда на Рождество, желая приготовить себе рисовый пудинг, она достала из одного мешочка рис (что в то время тоже считалось невероятной редкостью и роскошью), решила сварить к нему компот, то обнаружила в своём ящике лишь несколько кусочков груш и яблок, случайно завалявшихся в уголках ящика.
Это открытие изумило, обидело, а затем и рассердило её. Она, конечно, сразу догадалась, чьих рук это дело, но никому ничего не сказала, только с этих пор стала тщательно запирать свою комнату, ключ от неё носить на верёвочке у своего пояска, да при встрече с ребятами так укоризненно и грустно на них смотреть, что они от этого взгляда готовы были провалиться сквозь землю.
Оба шалуна, конечно, осознали всю неприглядность своего поступка, а иногда в ссоре даже укоряли им один другого. Юра почему-то считал, что соблазнил его на этот грабёж Боря, а тот, в свою очередь, был твёрдо уверен, что зачинщиком следует считать Юру. При всём этом они постоянно опасались, что Варвара Поломана скоро не ограничится укоризненными взглядами (какая ей от этого польза?), а пожалуется Иосифу Альфонсовичу, и им придётся отвечать. И вот ожидание этого, страх возмездия прямо-таки изводил обоих ребят.
Вечерами они не раз говорили:
– И чего она всё смотрит? Хоть бы папе сказала скорее… – Боря Стасевича тоже иногда называл папой.
А пока они оба старались попадаться на глаза Варваре Аполлоновне как можно реже, и ещё издали, завидев её на дворе или в коридоре, куда-нибудь скрывались.
Пострадавшей сохранить происшедшее в тайне не удалось: она как-то проговорилась няне Марье, не скрыв и имён подозреваемых воришек. Та доложила об этом Янине Владимировне, которая, в свою очередь, сообщила Иосифу Альфонсовичу.
Вызвав ребят в кабинет и устроив им основательную проборку, оба родителя предложили отправиться к Варваре Аполлоновне и отнести ей большой кулёк сухих фруктов, привезённых Стасевичами из Москвы для Ванды. Они приказали, отдав Варваре Аполлоновне фрукты, просить у неё прощения. И, пожалуй, ребят не так испугала эта проборка, во время которой им пришлось выслушать немало неприятных слов, как именно это нелепое, на их взгляд, дарение фруктов и, главное, просьба о прощении у Варвары Поломанной – у этой, как потом Боря выразился, недорезанной буржуйки! Между прочим, такие обзывательства как буржуй, недобитый буржуй, белобандит и тому подобные были в то время довольно частыми ругательствами среди ребят, хотя большинство, как, впрочем, и Борис Алёшкин, истинного их смысла и не понимали.
Как бы они ни ворчали, а исполнять приказание Иосифа Альфонсовича пришлось. Он умел настоять на своём. Легко представить себе выражение лиц и состояние обоих, уже не маленьких, ребят, стоящих с кульком сушёных фруктов в руках, смиренно уставивших глаза в пол и тихими голосами просивших извинения у Варвары Аполлоновны, протягивая при этом злосчастный кулёк.
Собственно, после долгих споров миссия эта легла на плечи Бори, Юра только присутствовал, но, конечно, и он чувствовал себя далеко не именинником. Им стало ещё хуже, когда старуха наотрез отказалась взять фрукты, сказав при этом:
– Я вас, конечно, прощаю, надеюсь, что вы поняли сами, как нехорошо вы поступили, но взять эти фрукты не могу. Я знаю, что они привезены для Ванды, и совсем не хочу, чтобы она отвечала за ваши проступки. Для меня достаточно и того, что вы поняли его низость.
Мы не берёмся утверждать, что ребята действительно поняли и осознали всё, вряд ли… Кое-какие вкусные продукты они и потом продолжали потягивать. Но, во всяком случае, это преступление им запомнилось надолго. Однако мы забежали немного вперёд, всё это случилось гораздо позже.
Пока же в семействе Стасевичей тишь и гладь. Сами они ещё в Москве, преступление ребят пока не раскрыто, о нём даже никто и не подозревает, а они продолжают свою многообразную ребячью жизнь.
Трудности, которые испытывали ученики с бумагой и чернилами, были преодолены, но вслед за ними возникали новые. Стало очень плохо с перьями. В начале учебного года каждому ученику той школы, где учился Алёшкин, было выдано по два пёрышка. А портились и ломались они удивительно быстро; ломались и ручки, но тут выход находили легко: брали палочку, обстругивали её, привязывали ниточкой перо, и можно было писать. А вот когда ломалось само перо, его заменить было трудно.
Правда, Юра решил писать гусиными перьями, как это делал, например, Пушкин, но, во-первых, тяжело найти гуся, а во-вторых, даже если он и попадался, то вырвать у него перо было тоже непросто. Лишь только Юре удавалось ухватить птицу за крыло, гусь подымал такой крик, что сейчас же выскакивал хозяин, и отважному охотнику за перьями приходилось улепётывать что было сил. Вряд ли хозяин поверил бы, что дело шло всего только об одном пёрышке из крыла его драгоценной птицы.
Поэтому немудрено, что после двух-трёх неудачных попыток от гусиных перьев пришлось отказаться. Тогда Юра придумал писать петушиными: добыть их было проще – курицы и петухи были свои. Но почему-то эти перья, заструганные самим тщательным образом и аккуратно расщеплённые на конце, или не хотели брать чернил совсем, или отдавали их крайне неравномерно. Они то писали тонкими линиями так, что почти ничего не было видно, то вдруг делали кляксу величиной с пятак. Приходилось всё переписывать сначала, пользуясь стальным пером.
Открыли розыск старых стальных перьев. Юра наловчился очищать их от ржавчины, подтачивать напильником и приводить в такое состояние, что с трудом, но всё-таки можно было писать.
Для выполнения домашних заданий большое затруднение представляло и отсутствие керосина. Уроки готовили только вечерами: засветло надо было успеть управиться со всеми работами на дворе, а с наступлением зимы темнеть начинало рано. В некоторых домах Темникова уже давно по вечерам сидели с лучиной, вытащив с чердаков старинные железные защепы для неё. При таком освещении ученики и готовили уроки.
У Стасевичей до этого дело не дошло, но большие 22-х и 16-линейные лампы-молнии, висевшие в каждой жилой комнате, уже давно не зажигались.
Кстати сказать, сейчас никто, вероятно, и не знает, что это такие за линии, которыми измерялась величина ламп, напомним.
Одной из многочисленных мер длины в царской России, а также и в первые годы советской, был фут; двенадцатая часть его, равная примерно трём сантиметрам, был дюйм, долго бытовавший в различных отраслях промышленности; двенадцатая часть дюйма – линия. Ширину фитиля керосиновой лампы измеряли этими линиями. Чем больше линий, тем шире фитиль, тем больше света от лампы. Фитили от 16 линий и шире делались круглыми или полукруглыми, фитили меньшего размера – плоскими. Лампа с 20-линейным фитилём за вечер сжигала около двух фунтов керосина, что по тем временам являлось совершенно невозможной роскошью.
Из старых лампадок, приобретаемых на толкучке-барахолке, делались коптилки. Они давали света меньше, чем церковная тоненькая свечка, но зато за вечер в ней сгорало не более двух столовых ложек керосина.
Писать и читать при таком освещении было мукой. После двух-трёх часов занятий у ребят заболевали глаза, и несмотря на то, что запасы керосина в доме были очень невелики и купить его было негде, Луша и няня Марья разрешали ребятам для занятий зажигать так называемую кухонную, семилинейную лампу, свет которой по сравнению с коптилкой поражал своей силой. Всё на свете познается только в сравнении.
Юру этот выход не удовлетворял, и его пытливый ум стал искать новый. Несколько лет тому назад ему подарили маленький карманный электрический фонарик, бывший в то время большой редкостью и диковинкой. К нему имелся запас нескольких батареек и около двух десятков запасных лампочек. Батарейки, использованные, где-то валялись, фонарик после какой-то переделки пришёл в совершенную негодность, а вот лампочки остались. К этому времени Юра уже основательно изучил раздел физики «Электричество». Он и ранее изготавливал некоторые электрические приборы: лейденскую банку (Простейший конденсатор, назван в честь города Лейдена, Голландия – прим. ред.), потенциометр, катушку Румкорфа (Прибор для генерации высоковольтных импульсов, назван в честь немецкого изобретателя – прим. ред.) и другие; теперь он задумал сделать батарею из электрических элементов, чтобы пользоваться электричеством для освещения. Возможно, одним из толчков, послуживших этому, оказался перечитанный роман Жюль Верна «Восемьдесят тысяч лье под водой»: «Наутилус», как там написано, не только освещался, но даже и передвигался при помощи электричества, получаемого от элементов.
