– Не называйте меня так, – отчеканил господин Дубров – его и без того загорелое лицо теперь совсем почернело. Между густыми бровями пролегла тяжёлая складка, и в эту минуту юноша напоминал старика, утомлённого слишком длинной дорогой. – У меня есть псевдоним. Меня зовут Элис.

«Почти тёзки», – подумала Алиса и, облокотившись на стол, принялась слушать этюд писателя. Он начал читать: его голос изменился, стал тихим и монотонным, но даже несмотря на это, автора выслушали. Пауза напряжённой тишины длилась до самой последней строчки.

Садовник рыдает, сидя на земле, обожжённой ледяным дыханием голодной ночи. Луна устало катится по небу, придерживая круглый живот, и закатывает глаза, как эпилептик во время последнего припадка. Но вопреки ожиданиям завистливых звёзд, не умирает, останавливается на середине пути и наблюдает за вздрагивающими плечами крошечного человека.

– Я люблю тебя, – продолжают повторять губы – потрескавшиеся, как лак на ногтях покойницы.

Маничев потерял невесту, не успевшую стать его женой. Он купил свадебное платье и туфельки с серебряными пряжками, правда, они не подошли ей по размеру. Маничев хотел, чтобы у Таи были маленькие ножки, и он сорвался, накричал на любимую, дал ей пощёчину. Она плакала, обнимая худые плечи, и размазывала по лицу синюю тушь. Садовник наклоняется, чтобы поцеловать мёртвую невесту в губы. Пора подняться с колен, захлопнуть крышку гроба и засыпать его землёй. Он посадит здесь цветы – её любимые – белые тюльпаны, и будет приходить сюда каждый день, ухаживать, поливать, вдыхать аромат… Теперь Тая наконец-то будет принадлежать только ему, потому что никто никогда не узнает о её смерти.

– Иногда нужно расстаться, чтобы стать единым целым, – говорит вслух. Садовник в последний раз проводит по белым, как подвенечное платье, волосам, склоняется к самому уху возлюбленной и шепчет, точно она всё ещё может услышать:

– Я бы позволил тебе жить, если бы ты полюбила меня.

Садовник оглядывается и вскрикивает: бутоны алых роз засохли, так и не распустившись, в том самом месте, где он похоронил свою Маргариту.

– Да уж… Вот тебе и расставание в саду. – Вьюшин покачнулся на стуле, снял очки, посмотрел сквозь стёкла и отложил в сторону. Пару секунд куратор вытирал платком вспотевший лоб – с ним это всегда случалось, когда он волновался. – Вот уж не думал, что кто-то напишет о маньяке-насильнике. Сначала Тая, потом Маргарита… Или наоборот… Вы пишете хоррор?

Элис насмешливо взглянул на Алексея Михайловича: молодой писатель ненавидел банальные вопросы, но всё-таки посчитал нужным уточнить:

– Я пишу литературные сериалы. И да, это, разумеется, хоррор, – раскатистый звук заставил преподавателя вздрогнуть; он испуганно надел очки и встал со стула.

– Конечно, есть языковые недочёты. Но в целом… – куратор подошёл к окну и облокотился на подоконник. Ветви тополей медленно покачивались в такт мыслям наблюдателя. Алиса скомкала вырванный блокнотный лист и швырнула в урну. Неожиданное прямое попадание, на что она совершенно не надеялась.

– Ты чего? – шепнул Элис.

Алиса откинула мешающие дреды и остановила взгляд на растянутой мочке уха коллеги по перу. «Вот это тоннели», – чуть скривившись, подумала девушка. Она боялась физической боли и никогда бы не решилась на такие эксперименты. Когда пару дней назад девушка делала пирсинг, то не могла сдержать рыдания и уже в глубине души ненавидела новый, совершенно чужой для неё образ. Вслух Алиса сказала:

– Идея была такая же.

– Да ладно? – Элис в очередной раз ударил по столу, но уже ненамеренно. Его заглушил звонок с пары, и все начали расходиться. Неуравновешенный панк преградил единомышленнице дорогу.

– Ну чего тебе? – Алиса цокнула языком и резким движением отодвинула татуированную руку. – Думаешь, один такой гений?

Элис многозначительно покачал головой, ткнул пальцем в значок на рюкзаке собеседницы и выставил вперёд левую ногу. Девушка увидела застиранные джинсы, разорванные на коленях, и вопросительно подняла проколотую бровь.

– Куда ты смотришь? Вон сюда смотри, – он показал на широкий карман с логотипом группы «Nirvana».

Алиса снова взглянула на свой значок и хлопнула себя по лбу:

– Значит, соулмейты?

– Угу. Сначала я тебя вообще не замечал. А сегодня почти влюбился, – он договорил последнюю фразу с такой иронической интонацией, что Алиса решила пропустить её мимо ушей.

– А почему у тебя женский псевдоним?

– Это долгая история. Если хочешь, можем встретиться вечером. Тогда я тебе расскажу. – Элис подмигнул девушке и надел на её руку силиконовый браслет с тремя значками – анархия, любовь и мир. Последний из них, пацифик, немного стёрся, но панк сказал, что в этом нет ничего страшного.

– А ты просто Алиса?

Девушка пожала плечами.

– Когда мне скучно, я меняю псевдонимы. Сейчас я Саманта.

– Не слишком благозвучное имя.

– Это ненадолго.

Элис попрощался с новой знакомой у дверей переполненной столовой, а сам ускользнул в раздевалку за ветровкой.

Как только Алиса осталась в одиночестве, к ней вернулись тревожные, мучительные мысли, и захотелось надеть гигантские наушники, чтобы отключить настойчивый зловещий шёпот у себя в голове. Она остановилась на пороге, не решаясь зайти в столовую, и в то же время не могла развернуться и сбежать. Рудольф заметил её, чуть склонил голову и сделал приглашающий жест. Он высоко поднимал стакан с чаем, как будто держал в руках бокал, и о чём-то увлечённо рассказывал безмолвным и слегка утомлённым слушателям. Марья Семёновна, вахтёрша и по совместительству уборщица «Фатума», вежливо улыбалась, но постоянно оглядывалась по сторонам. Она тщетно искала причину, которая позволила бы ей уйти, и не решалась встать из-за стола первой. Приходилось смиренно ждать окончания затянувшегося монолога, в котором женщина не понимала ни слова. Она никогда не тратила время на бесплодные думы о высоких материях, а просто выполняла то, что от неё требовали. Если кто-нибудь разобьёт стакан – Марья Семёновна встанет, возьмёт веник и соберёт осколки. Но от философских диспутов о контекстах, подтекстах и метатекстах у неё начинала болеть голова. Вторая не менее рассеянная слушательница директора медленно водила вилкой по трещине на тарелке и уклончиво качала головой, когда слышала своё имя. Алиса узнала в этой печальной девушке Тину и невольно перевела взгляд на её руки. Всё те же массивные неудобные браслеты надёжно прятали изуродованные запястья. Тёмные, не поддающиеся маскировке круги под глазами придавали Алевтине ещё более измученный вид. Сколько бессонных ночей она провела в поисках подходящей рифмы?

Алиса подошла ближе и встала в очередь, но аппетит безнадёжно исчез и на еду не хотелось даже смотреть; девушка решила взять кофе и спрятаться в уголке. Рудольф продолжал наблюдать за ней, и от этих коротких косых взглядов колотилось сердце, точно оно было барабаном, а директор – музыкантом. Он держал в руках не только барабанные палочки, но и ключи от лабиринтов и порталов бесчисленного множества художественных миров. Тина отодвинула стул, когда Безуглов коснулся её щеки.

– Ты умница. Горжусь, что у меня есть такие талантливые студентки.

Девушка улыбнулась одними уголками губ и решительно встала.

– Извините, я кое-куда опаздываю. – Тина подхватила поднос и попрощалась с Марьей Семёновной, которая тотчас же последовала её примеру. Женщина напоминала птичку, по случайности угодившую в ловушку, и вот наконец настала торжественная минута, когда клетка распахнулась. Потрясённая и счастливая, она всё-таки вырвалась на волю, но ещё не решалась подниматься слишком высоко к уже чужим и опасным облакам.

– До свидания, – выдавила из себя Марья Семёновна и на пару секунд застыла с грязной тарелкой в руках.

Рудольф тоже поднялся, подхватив стакан с недопитым чаем, и ненадолго задержался у меню, где стояла прижавшаяся к стене Алиса.