Я открывал вкладки ее сообщений, той давней, и давал ей новой, переслушать все те песни, которые она мне когда то скидывала. Я представлял, что ее душа и нарисованные образы, наполняются в моменты прослушивания через карандашные лини ее чувствами и переживаниями. Вот она стоит под дождем с тем зонтом, который я увидел на фото, когда-то с ее одногруппницей, еще в те времена, когда мы были знакомы лишь через эти вкладки и набор отправляемых символов, собранных по клавиатуре. У меня были еще сотни ее фотографий, которые я ежевечерне пересматривал и запоминая ее образы, переносил их на бумагу. Вот здесь она стояла под зонтиком, в Царицыно, может быть ожидая моих попыток сделать ее мир ярче и светлее, а я где то бухал с друзьями и был одержим другой. Может мне нужно было раствориться и пролить капли себя поверх ее промокших волос, может быть здесь я должен был упасть и разлететься по греческим узорам зонта, может быть здесь я нужен был в ее промокших ботинках. Но я был чужим. А теперь все, что оставалось, это пролиться линиями карандаша в каждый стежок ее рубашки с закатанными рукавами остаться высыхать каплями на ее сумке, когда она возвращаясь сидела в вагоне метро. Я выжимал капли графита, выжимал как мог, но полотенце-время наш враг. Как я хотел распушить ее волосы своей нежностью-влагой, и я впитывался, впитывался ..Бесконечно размокал в этих линиях, пытаясь вдохнуть из ее промокших волос на этом рисунке хоть каплю себя, который нужен был ей в тот день. Я чувствовал ее линии, я становился ими на долю секунды, я пугался нового рисунка. На утро боясь на него даже взглянуть, ведь он уже смотрел на меня с этого листа новой вселившейся душой, душой, которой я когда-то не смог дать того, что пролил сейчас. Я подводил все сильнее ее глаза, пытаясь найти в них прощение, может быть хоть каплю покаяния, но не мог, не мог вложить в них то, чего не было во мне самом в тот момент былого. Каждый новый рисунок смотрел на меня новой реальностью, новой ее душой, которая вселилась в него через мои лини. Он смотрел с укором и горечью. Ведь я не мог нарисовать горечь, я мог лишь передать ее и тем более, я не мог от нее избавиться с помощью ластика. Затирал, но каждая стёртая линия сожаления расплывалась на моих глазах в нестираемый силуэт тоски и отчаяния. Я уходил курить, но графитный взгляд ее колол меня даже там заглядывая из темноты улицы. Я чувствовал, что моя влюбленность в ее образы обретает чудовищный для меня оборот, я влюблялся в новую нее. Я помнил наизусть линии тела, но боялся даже подумать о том, чтобы рисовать ее обнаженной, ведь она новая, обретающая иные штрихи и линии не позволяла мне даже помыслами прикоснуться к ее телу. Наверно ты уже начинаешь понимать ,что я схожу сума, читая все это? Но ведь тебе ли не знать ,какого это ,сходить сума и не отдавать этому отчета. Ведь это самое прекрасное ,что может с нами случиться между будничными обязанностями на учебе и работе и тем временем ,когда ты остаешься наедине с собой и образами, вспахивающими тебя перед сном. Безжалостно выкорчевывающими сорняки твоего прошлого, и даже птицы, оседающие на свежую почву лишь собирали червячков, бурящих тебя и твою прежнюю память.

ПРОЕКЦИЯ

Теперь прикосновение к первым линиям ее нового образа, ещё не имеющим четкой структуры и схемы, были самыми нежными, как встреча после недельной разлуки возле ее автобуса, как первый поцелуй спустя неделю. Поцелуй, вкус которого ты почти успел забыть, но сейчас горячая влажная теплота губ, как батарея в октябре по которой журчит водичка. Теплота, к которой ты прикасаешься всем телом. Сейчас же ,мне представилась уникальная возможность пережить это вновь, с каждым прикосновением карандаша к бумаге, вспомнить каждый такой поцелуй и перенести его на бумагу. Как в детстве, просмотреть в диапроекторе долгожданные фотографии, пусть еще в негативе, пусть размытые и не четкие, но трепет и предвкушение их распечатки становились от этой прелюдии еще волнительнее. С замиранием сердца и легкой дрожью ложились на бумагу эти первые линии. Горячие, мягкие и немного влажные. В сети мне постоянно попадались в новостной ленте всякие женские образы. Да, к сожалению торговля женским телом стала не только продолжением древнейшей профессии, но и частью культа, саморекламой. Стало все доступно видеть то, что должно было волновать любящее сердце, сердце которое будет любить этот образ в любом возрасте, обвисшем и угасшем. Нет, сейчас образ распутной и  нагой молодости стал на столько доступным, что перестал вызывать какие то эмоции ,кроме разве что равнодушия, ведь равнодушие одна из самых страшных эмоций. Равнодушие заставляло эти юные нагие тела появляться во вседоступности новостной ленты, равнодушие тех, то не захотел увидеть в них что то кроме куска мяса для проеба и они решили, что так и должно быть, решили, что это правило, современное правило красоты. Недоступность устарела, стала вульгарным тоном прошлого. Благодаря всеобщей доступности, будущее потускнело, стало предсказуемым и вот мы пришли к тому, что даже откровенной доступности нам стало мало. И потому руки опустились, как руки, прячущие таинство женской груди, опустились и обнажили тело. Оборвали бурление фантазии и мечтаний, сдали товар и просрочились. Потому я боялся прикасаться к ее телу, к образу ее тела на бумаге. Боялся все испортить, боялся поспешить и разорвать эти руки на груди. Как я мог вселить ее новую душу в тело, пока не смог полностью вселить ее в ее глаза, кожу, губы?

ОБРАЗ

Я работал уже много лет в коллективе с женщинами, женщины были неотъемлемой частью коллектива который меня окружал, скажем так. Их лица были порой несчастны, порой в них была беспечная и инфантильная радость. Но тела их были спрятаны, когда что-то спрятанное ощущается под материей, оно становится еще беспокойнее и волнительнее. Летом женщины с участка ходили в одних халатах одетых на нижнее белье. Даже женщины в возрасте, пополневшие и потерявшие изыск и привлекательность для пабликов в сети ,жаждущих юности и жара, выглядывали своей недоступностью из под случайно  расстегнутых пуговиц на халате. Разговаривая с ними, я видел приоткрытые формы лифов, цветных порой, а порой одноцветных и бесформенных, но какими бы они не были, они заставляли волноваться. Никогда я не испытывал отвращения, даже живот, просвечивающий сквозь формы материи был предметом учащенного сердцебиения и легкой тревоги, но лишь от того что он был скрыт, он волновал. Щекотал фантазию, которая достраивала свои образы уже не подчиняясь разуму и сознанию. Но лишь в дополнении с обнаженными чертами лица они имели завершенный образ. Полные, худые, старые. Любые образы прежде всего начинали свои волновые импульсы с лиц. Разговаривая я редко смотрел в глаза, устремляя внимание на нос, на очертания губ, даже на родинку с торчащим из нее волосом.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.