– Основное – валяйте поярче и чтобы самой весело стало! А за то, что пришли, спасибо! Ну, у меня дела поважнее, ухожу. К вечеру вернусь, все должно быть готово!

Помещение оказалось трехзальным, разделенное лишь арками. Сводчатые потолки низкие. И стены, и потолки, и арки – все уже выкрашено черной клеевой краской. В одном из помещений на стремянке под сводом стоял Василий Каменский и наклеивал вырезанные из бумаги буквы, бусины и тряпки. Композицию завершали его старые брюки, распластанные внизу. «Выхода не было – или с позором бежать, или сделать роспись. Откуда-то появилась храбрость. Я молниеносно придумала композицию из трех ковбоев в гигантских сомбреро, трех лошадей и невероятных пальм и кактусов на песчаных холмах. Это располагалось на трех стенах и сводах. В то время я читала Брет Гарта и увлечена была ковбоями. «Была – не была» – я приступила к росписи, и неожиданно у меня получилось довольно забавно и быстро. Были кое-где подтеки красок, но я замазала черным фоном. Ушла еле живая от усталости, забрызганная красками. Потом я ходила в «Кафе поэтов» как к себе домой, чувствуя, что я там – «пайщица в деле», тем более, что денег я не получила», – вспоминала художница. Кафе находилось на углу Тверской и Настасьинского переулка. Дом на Тверской, возле которого ютилось кафе, стоит и поныне под номером 20, но сильно перестроен. Со двора еще заметна рука зодчего М.Ф. Казакова, но фасад не узнать. Многие годы это была резиденция московского гражданского губернатора. В 1931–1935 годах здание 1770 года надстроили на два этажа, расширили в обе стороны и оформили в духе сталинского ампира. Когда-то в нем помещался Наркомлеспром, позже другие наркоматы и министерства. Кафе открылось в пристройке к дому губернатора (Настасьинский переулок, дом 1/20) – фасад со стороны переулка украшали 4 высокие колонны. Тогда, в 1917, если Тверская была скудно освещена, то Настасьинский был совершенно темен. К «Кафе футуристов» нужно было пробираться на ощупь. Две ступеньки вниз. Полуподвал. Тусклый фонарь у входа. На небольшой дощатой эстраде стоит пианино. Налево от входа буфет-прилавок. Программа заканчивалась за полночь. Входной билет стоил 3 рубля. Выступали все имеющиеся Бурлюки, начиная с Давида, Владимир Маяковский, Василий Каменский, первый российский йог Владимир Гольцшмидт читал доклады, например, «Солнечные радости тела», учил зрителей «опрощению жизни». В качестве гостя выступал Александр Вертинский в костюме Пьеро, с лицом покрытым белилами и сильно подведенными глазами. У кафе был свой гимн:

Фрагмент стены, оставшейся от кафе

Гимн исполнялся в начале и в конце. Завсегдатаями кафе были Долидзе, Федор Ясеевич (он же Евсеевич), знаменитый импресарио, Любовь Столица, Рюрик Ивнев, Василий Федоров, заходил и Сергей Есенин… В кафе собирались не только поэты, но и бойцы и комиссары, пришедшие с фронта. Бывали анархисты, которые имели резиденцию неподалеку – на Малой Дмитровке (в помещении современного театра «Ленком»). Многие посетители, выходя из кафе, попадали в руки зоркой ЧК. Часто в переулке слышалась пальба! «В этом кафе родилось молодое поколенье поэтов, часто не умевших грамотно писать, но умевших грамотно читать и жить», – писал Вадим Шершеневич – человек энциклопедических знаний. В этой полуподвальной бывшей прачечной выступал с лекциями нарком просвещения А.В. Луначарский. Публицист О. Волжанин (О.А. Израэльсон) описывал, не без сарказма, обстановку в кафе: «Там за прилавком в желтой кофте и лоснящийся от хорошей, сытой пищи, стоял сам Маяковский, покрикивал на публику, как это делают нанятые молодцы в монмартрских кабачках в Париже, встречая приезжих дурачков – русских и прочих иностранцев, воображающих, что они идут в приют настоящего французского Парижа и парижской литературной богемы, а не в притоны разврата и лавочки наживы. Этот же Маяковский вместе с подручными своими – Василием Каменским, Бурлюком – выступали с эстрады и лаялись в стихах и прозе на публику, на представителей настоящей поэзии и литературы. В результате, спустя несколько месяцев такой плодотворной деятельности, у Маяковского появились на пальцах бриллиантовые перстни, на животе толстая золотая цепь и т. д. Не обидели себя и Василий Каменский и Бурлюк». Несмотря на описываемое публицистом благоденствие, «Кафе футуристов» в Настасьинском переулке просуществовало лишь с осени 1917 года по апрель 1918. Войдя в арку дома 20, можно увидеть останки прежнего кафе – кусочек стены.

Владимир Гольцшмидт

К футуристам Владимира Робертовича Гольцшмидта (1886–1954) привел земляк – пермяк Василий Каменский, всеобщий любимец. Вместе с Василием Владимир стал активным организатором и совладельцем «Кафе поэтов», а вскоре, по слухам, и единоличным его владельцем. Аполлон с рельефными мышцами и курчавой головой в золотой пудре, руками в браслетах, с длинной серьгой в левом ухе и большим крестом из черного агата на груди, а ко всему в придачу еще убийственное сочетание наглости и непосредственности – это и был В.Р. Гольцшмидт. «Жизненное кредо» Владимира Гольцшмидта – пропаганда здорового образа жизни и йоги – толкало его на экстравагантные поступки. В самые лютые морозы он ходил без шапки и в легкой одежде, при каждом удобном случае демонстрировал поставленное дыхание, поднятие тяжестей, сгибание несгибаемых железяк, разбивание о свою кудрявую головушку больших глиняных предметов или досок (завистники шептались, что подпиленных). Зимой 1918 года Владимир Робертович привез на санках разобранную гипсовую фигуру, и пытался установить на Театральной площади памятник самому себе – «гениальному футуристу жизни Владимиру Гольцшмидту». Естественно, собралась толпа.

Театральная площадь

Дмитровский переулок, место, куда Гольцшмидт забросил белый зонтик возмущенной старушки

Он и тут стал призывать народ к «солнечной жизни». Прочел свое единственное стихотворение. Был узнан продвинутыми зеваками – посетителями «Кафе поэтов». Поднялся крик. Через минуту от памятника остались одни черепки. А однажды агитация за здоровый образ жизни закончилась в отделении милиции. Рассказывает очевидец, Матвей Ройзман: «Днем из одного подъезда на Петровке вышел в костюме Адама футурист жизни, первый русский йог Владимир Гольцшмидт, а вместе с ним две девушки в костюмах Евы. Девушки понесли, держа за древки, над головой шагающего футуриста жизни белое полотнище, на котором крупными черными буквами было намалевано: «Долой стыд!» Первый русский йог стал зычно говорить, что самое красивое на свете – это человеческое тело, и мы, скрывая его под одеждой, совершаем святотатство. Разумеется, толпа окружила голых проповедников и с каждой минутой росла. Вдруг откуда ни возьмись бойкая старушка закричала: «Ах вы, бесстыжие глаза!» – и стала довольно усердно обрабатывать одну из обнаженных девиц белым зонтиком. Та несла двумя руками древко и не могла защищаться. Обозлившись, первый русский йог вырвал зонтик из рук старушки и забросил в Дмитровский переулок. Старушка упала и завопила. Толпа стала угрожающе надвигаться на Гольцшмидта и его спутниц». Тут и подоспели милиционеры. Пропагандисты и агитаторы «за свободу тела» попали в камеру предварительного заключения, а после суда высланы за пределы Москвы. Сергей Есенин познакомился с Владимиром Гольцшмидтом в недолгий век «Кафе поэтов» (1917–1918). Называл стихи йога «стихобреднями». В 1924 году встретил Гольцшмидта в Баку, где первый русский йог гастролировал со своей матушкой, которую после выступления уносил из зала на плече. Есенина эта картина восхитила, и он сказал Николаю Вержбицкому: «У такого быка и такое нежное сердце! Ему за это многое можно простить!»