– Стой, чертова идиотка! – надрывался мне в спину мой парень. Точнее, теперь уже бывший.

– Ага, как же, – буркнула я, еще активнее заработав ногами. В руке все еще болталась, похожая на облезлую кошку накладка, которую я сорвала с лысины Димки. Ха, я и не знала, что мой сердечный друг маскирует лысину. Столько лет провела с ним рядом, а вот поди ж ты.

– Анфиса, да подожди ты, – одышливо простонал Шмойлов. – Давай спокойно поговорим. Тем более, что ты сама виновата.

– Я? – от такой наглости я замерла на месте. Заперхала, наливаясь свекольной краснотой. – Я виновата? В том, что ты женишься на другой, значит, я виновата?

– Ты похожа на перезревший помидор, – поморщился Дмитрий.

– А ты на задницу, – не осталась я в долгу. – Эпилированный попец макаки.

– Восхитительное сравнение, достойное поэтов серебряного века, – Шмойлов даже не моргнул, паразит, всем своим видом показывая, что на дураков не обижаются, – в этом ты вся, Ласкина.

Димку я знала с детства. С самого раннего, горшочно – слюнявого. Мне кажется, что он присутствовал в моей жизни всегда. Я привыкла и думала, что никуда он не денется. Родители «поженили» нас еще в младенчестве. Смотрели на двух умильных карапузов, лупящих друг – друга по голове песочными лопатками и говорили: «Ах, они станут прекрасной парой».

– Да, я забыл сказать – ты уволена, – вбил последний гвоздь в крышку моего гроба женишок. Точнее уже бывший. – Я устал терпеть твои закидоны.

А ведь ничего не предвещало. Утро встретило меня опухшей физиономией, отразившейся в безжалостном зеркале, гулкой тишиной пустой квартиры, обставленной старой мебелью и заливистым пением бабушкиного кенара. Мне даже показалось, что из кухни пахнет блинами. Показалось. Димка вчера так и не позвонил, но меня это даже порадовало. Он не любит тишины, а она мне сейчас была очень нужна. Наспех умывшись, проглотила горстку сухого творога, запила его кофе, сказала «пока» маленькой фотографии, перечеркнутой черной ленточкой, стоящей на тумбочке, и вышла из квартиры навстречу новому дню.

– Ну, наконец – то, явилась, – Димка встретил меня возле входа в офис. – Фис, я скоро с ума сойду от твоих опозданий и косяков. То, что ты мне не чужая не является уважительной причиной…

– Ты хотел сказать. То, что мы спим вместе? – раздраженно перебила я, совмещающего в себе строгого начальника и моего жениха, мужика. – Ты же знаешь, у меня трудные дни.

– Они у тебя всегда трудные, сколько я тебя знаю, – в голосе Шмойлова появилось недовольство. – А знаю я тебя…

– Не стоит озвучивать мой возраст, – мой голос зазвенел, – я помню, что уже не юная фея.

– Фис, я тоже любил Клавдию Григорьевну, ты же знаешь. Она меня вырастила фактически, но я же не плюю на то, что у нас конец квартала. И бабушке бы не понравилось твое отношение к делу. Вспомни, она всегда говорила – делу время, а потехе час, – набычился Димасик.

– Дим, сегодня сорок дней, – в горле появился противный колючий ком. Он не посмотрел на меня, ничего не сказал, не утешил. Просто втолкнул в свой кабинет, и плотно прикрыл дверь. – Я в церковь зашла, пироги еще заказала в пекарне. Чтобы по-людски, чтобы помин.

– Анфис, я от тебя ухожу.

– Куда, мы же пришли только? – тупо распахнула я глаза. – А вечером Зайцевы придут. Поминки же. И еще ребята из нашего класса. Дим, что происходит?

– Фис, я женюсь через неделю, – хмыкнул Шмойлов. У меня пропал дар речи. Сюр какой – то, Димка меня бросает. Смех, да и только. Кому он нужен – то? Это я привыкла к его выпирающему начальственному брюшку, к просто физиономии, дурацким шуткам и ночному храпу. Кто ж позарился то?

– Это что, дурацкая шутка? – спросила, нервно пожав плечами. – Когда ты успел только?

– Уже год, лисенок, – по-дурацки ухмыльнулся гадский изменщик, назвав меня домашней кличкой, от чего затошнило. – Ты же ничего вокруг не замечала, значит так я тебе был нужен. Сама виновата.

Я виновата? Весь год я боролась за жизнь бабушки – единственного оставшегося на этой земле родного человека. Жила в больницах, пока этот… Этот…

– Скажи что-нибудь, или тебе даже сейчас начхать на меня, детка? А вот Ангелина меня любит. Я от тебя в жизни не видел столько чувств. Да и Сергей Николаевич не будет доволен видеть на торжестве его единственной дочери и молодого зятя, не самую адекватную сотрудницу. Давно надо было тебе сказать, да я все боялся, что ты мне сорвешь бракосочетание. Свадьба завтра, прости, но тебя не приглашаю.

– Гелька, дочь хозяина концерна? Шефа? Молодец, не ожидала, – выдавила я, сквозь сжавшиеся связки. – вы станете прекрасной парой, подонок и силиконовая долина.

– Расчет получишь на следующей неделе, – холодно взглянул на меня Шмойлов, еще вчера говоривший, что я его жизнь.

– Козел, – задыхаясь от злости и обиды, я схватила за галстук этого самодовольного павиана и размахнувшись залепила ему звонкую затрещину. Пальцы запутались в волосах Димасика. Боже, я сняла с него скальп. Волосенки мерзавца, словно дохлый зверь, повисли у меня в руках.

– Опа, – хохотнула я, рассматривая трофей. Переводила взгляд с причесончика плешивого донжуана на внушительную плешь, сдерживая рвущийся из груди дикий ржач. – Интересно, а эта надутая курица, твоя невеста, знает, что товар ей достанется бракованный? С проплешинами.

– Убью, – рыку Шмойлова мог бы позавидовать среднестатистический бегемот в период гона, которого коварно кинула самочка.

– Догони, сначала, – заорала я, и со всех ног бросилась бежать.

– Фиг бы он меня догнал, – жалобно всхлипнула я, жуя любимый бабулин пирог. Зайцевы не пришли. Равно, как и Пашка Верховкин, Ольга Пахомова, даже отличник Маховиков не пришел, чтобы помянуть свою учительницу. Все были приглашены на свадьбу Шмойлова и просто малодушно побоялись смотреть мне в глаза. Только Сонька Клепкина, хотя бы, позвонила и прогнусила в трубку, что больна. И вот, теперь я сижу в одного, в звеняще пустой – квартире, и умываясь слезами, жалуюсь на жизнь бабушке, глядящей на меня с черно-белого снимка, на котором она еще молодая улыбается вечности. Были у нас, конечно, и цветные фотографии, но бабушка особенно любила эту невзрачную.

– Помоги мне, – вдруг попросила я. – Я знаю, ты рядом, ты все можешь. Пошли мне счастье. Я без тебя ничего не могу.

Уронив голову на руки, я зарыдала белугой. Маленькая фотокарточка слетела со стола, закружилась в воздухе. Надо было хоть рамку купить. Эх. Дура я дура. Я бросилась вперед, чтобы поймать ее и не удержавшись, кулем свалилась на пол. Коленку обожгло болью. Нащупав на полу глянцевый прямоугольник, хотела уже было вставать, но не успела. С громким звоном, оконное стекло разлетелось вдребезги. Что – то просвистело у самого моего уха, и проломив ДВП, оставило на дверце кухонного шкафчика уродскую дырку. Давно хотела поставить стеклопакеты в бабушкиной квартире. Но она мне не позволила. Фиг бы его пробили хулиганы камнем. Паразиты. Матерясь на все лады, я выползла из-под стола, и осмотрелась, оценивая масштаб разрушений.

– Вот, падлы, – от злости у меня свело горло. Шкафчик ремонту не подлежал. Интересно, что за камень такой мне пульнули? Дверца, хоть и не из массива, но все равно еще крепкая и довольно толстая, была пробита насквозь. – Нет, ну что за сволочи?

В окно противно дуло. Не зима еще, конечно. Но и не май месяц. Я открыла покореженную дверцу и уставилась на мелкое крошево фарфора. Бабушкин любимый чайник превратился в осколки. Хлюпнула носом, сдержав набежавшие слезы, полезла в недра шкафа, в поисках булыжника. То, что хулиганы, способные докинуть камень до пятого этажа не существуют в природе, мне как – то в голову не пришло.

– А может это метеорит был? Как в Челябинске, – вслух рассуждала я, роясь в гречке, высыпавшейся из разодранного в клочья пакета. Странно, как это мне так повезло, что не по башке прилетело. Обычно, если камень падает, то мимо меня не промажет – это уж точно. Пальцы нащупали какую – то твердую дрянь, и я даже почти ухватила находку, когда услышала стон, несущийся со стороны балкона. Мотнула головой, как лошадь, моргнула, в надежде прогнать глюки. Наступила тишина. Я выдохнула и предприняла вторую попытку достать странный булыжник. Стон раздался с новой силой. Теперь к нему добавились хрипы. Я нащупала рукой пестик, которым бабуля толкла приправы, и вооружившись тяжелой «толкушкой» на цыпочках почапала к балконной двери, которая зияла остатками стекла, торчащего из фанеры, словно зубы ледяного дракона.