Итак, с одной стороны, фантастика дает надежду на будущее удовлетворение потребностей и решение проблем. Но, с другой стороны, одно то, что мы вынуждены прибегать к услугам воображения, уже свидетельствует о нашем бессилии перед лицом реальности.
По мнению Канта, ощущаемое человеком требование того, что бы его цели были осуществимы в реальной действительности, приводит к идее Бога, т. е. заставляет человеческий разум "примысливать" Вселенной морального творца, чьи цели были бы соприродны целям человека. Такое толкование сообщает идее Бога замечательную амбивалентность - он становится не то надеждой человека, не то символическим выражением отсутствия надежды.
В самой идее реализации желаний средствами фантастики содержится некий парадокс. С одной стороны, фантастика показывает желания осуществившимися, с другой стороны, в самой сердцевине исполнившейся мечты содержится несколько пессимистическая оценка реальности как такой, в которой наши мечты не исполнятся никогда, разве что в воображении, которое по определению не есть реальность. Именно поэтому в самой структуре фантастических образов можно выявить тяготевшую на авторах печать неверие в эффективность этих образов. Прежде все это неверие, что фантастический вымысел, т. е. в широком смысле чудо, никогда не ведет героя напрямую к поставленной цели, а только снабжает его средствами для их достижения - будь то меч-кладенец для победы над драконом или космический корабль для межзвездного полета.
Писатель-фантаст, который дает научное или техническое объяснение происходящему в его произведении удивительному событию, создает не столько дорогу к чуду, сколько препятствие к его свершению. Ведь в пространстве художественного вымысла никто не мешает произвести требуемое чудо мгновенно, без предварительных технических манипуляций и каких бы то ни было затрат (как затрат придуманных энергий и материальных средств, так и затрат читательского времени). Более того: писатель может создать мир своего сочинения таким, чтобы необходимый ему конечный результат был бы уже частью действительности, и для его достижения не было бы нужды ни в волшебных, ни в научно-технических чудесах. Однако писатель, тем не менее, предпочитает миры, в которых чудо возможно только при выполнении неких, обычно достаточно сложных условий - присутствия колдуна, наличия магического жезла или необходимой машины. В этой связи крайне любопытной представляется мнение Чернышевой о той "революции" в фантастической литературе, которую произвело появление научной фантастики в стиле Жюля Верна и Уэллса: "В романах Г. Уэллса на место волшебников и магии прочно становится наука, самые чудеса меняют свой облик и характер. Они теряют ту легкость и естественность, которые составляют одну из прелестей волшебной сказки. Перенесенные в реальную жизнь и мотивированные научным экспериментом, они несут на себе отпечаток тяжести труда ученого"111).
Спрашивается, зачем воображению "тяжесть труда", если воображение, собственно говоря, и нужно человеку для того, чтобы достигать результата без труда? Вопрос этот тем более уместен, что как мы отметили выше, одной из важнейших психологических причин возникновения фантастики является желание использовать способность воображения к преодолению всех реальных препятствий. Можно сказать, что и за применением воображения, и за созданием фантастики стоит человеческое стремление к свободе, понимаемой как состояние отсутствия препятствий. Такое стремление к свободе - общий вектор всего человеческого развития. Прогресс движется потребностями, а цивилизация - это совокупность средств, устраняющих препятствия к их удовлетворению. Об этом замечательно сказано Станиславом Лемом: "Свобода означает падение всяких ограничений действия или исчезновение того сопротивления, которое жизнь встречает на заре своего разумного бытия. Именно это сопротивление лепит разум, поднимая его из пропасти растительного прозябания. Поскольку, однако, сопротивление это болезненно, историческому разуму мерещится совершенная свобода, и именно в этом направлении шагает цивилизация" 112). Воображение способно устранять стоящие перед человеком препятствия быстрее и лучше любых материальных инструментов, а конститутивной особенностью фантастики является как раз готовность использовать эту сверхэффективную способность воображения, не взирая ни на какие ограничения здравого смысла. Эта ситуация приводит к тому, что, как верно заметил В. Гаков, "более чем в каком другом виде художественного творчества в фантастике ощутим дух абсолютной свободы и от обыденной и часто обрыдлой реальности, от пудовых гирь опыта и здравого смысла, от давящего авторитета первооткрывателей законов природы..."113).
И, тем не менее, в самой фантастике мы наблюдаем отказ о собственной свободы. Наряду со сверхэффективными средствами устранения препятствий фантастика вводит ограничение на их использование или даже придумывает новые препятствия - еще более страшные и непреодолимые, чем в действительности.
Разумеется, такая ситуация во многом объясняется эстетическими соображениями. Суть фабулы часто сводится к преодолению препятствий, стоящих на пути достижения конечной цели. Как отмечал Владимир Пропп по поводу стандартного сюжета сказки: "Какая-либо беда - основная форма завязки. Из беды и противодействия создается сюжет"114). Впечатление, производимое сюжетным литературным произведением часто тем больше, чем больше различие между исходными возможностями героя и громадностью препятствий, которые ему удается преодолеть.
Кроме того, принцип необходимости средств для достижения целей нужен также просто для того, чтобы даже фантастическое сочинение производило впечатление достоверного. Реалистичность повествования имеет, безусловно, важное знание для силы воздействия, производимого фантастикой на читателей и зрителей. Чудо по-настоящему удивляет лишь тогда, когда оно происходит в физической реальности, а не в некой системе условностей. Читателя надо заставить хотя бы на мгновенье забыть про условность литературного (кинематографического) повествование, а решение этой задачи напрямую зависит от того, какая доля закономерностей бытия будет оставлена фантастом в неприкосновенности. Для того, чтобы заставить читателя поверить в реальность фантастических феноменов, надо перемешать их с элементами заведомо достоверными и легко ассоциирующимися с повседневным опытом. Фантазмы должны встречаться в среде достоверных деталей. Этот прием апеллирует к тайному демократизму человеческого восприятия: если "квалифицированное большинство" элементов картины достоверно, значит и вся картины достоверна. Между тем, принцип необходимости средств - один из важнейших законов реальности.
Однако, безусловно, есть и еще одна, не связанная с эстетикой причина, почему мы всегда, даже в фантастической литературе, думаем о грозящих нам препятствиях или по крайне мере вставляем посредника между желанием и результатом. Здесь проявляется больная совесть нашего желания. Если угодно, необходимость средства - это та дань, которую принцип удовольствия платит принципу реальности за свою фантазматическую реализацию. Мы понимаем, что в реальности за все нужно платить и у всего есть свои причины. Фантазм, в котором желание бы исполнялось без платы и без причин, представлялся бы нам слишком беспочвенным, т. е. находящимся не только по ту сторону законов природы и науки, но и по ту сторону какой бы то ни было надежды.
В связи с проявляющейся в фантастике диалектикой цели и средства хотелось бы поразмышлять над существующими в литературоведческой литературе классификациями встречающихся в сказках волшебных предметах. По классификации С. Ю. Неклюдова, волшебные предметы делятся на "операторы превращения" (шапка-невидимка), "операторы перемещения" (ковер-самолет), "операторы материализации" (скатерть самобранка)115). Е. М. Неелов добавляет к этому списку еще и "операторов коммуникации" (волшебное зеркальце). На наш взгляд, то, что Неклюдов назвал "операторами материализации", довольно резко отличается от остальных видов предметов именно по их отношению к целям и средствам.
