Если же целиком отвлечься от процесса создания, выдумывания фантастических образов и задаться вопросом, в чем смысл удовольствия, доставляемого их восприятием, то самое простое и в то же время основательное решение этой проблемы подсказывает эволюционная теория поведения. Прежде всего, фантастика удовлетворяет потребность людей в новой информации. Первая фраза знаменитого трактата Аристотеля "Метафизика" звучит так: "Все люди от природы стремятся к знанию". "Жизнь - это познание" - провозглашает известный современный биолог Умберто Матурана. Этологи утверждают, что ориентация на поиск новой информации - это выработавшийся в процессе биологической эволюции алгоритм поведения, необходимый живым существам для выживания и межвидовой борьбы. Эту этологическую склонность к новой информации иногда называют "неофилией". Именно этим биологизированным объяснением пользуется Александр Осипов, когда ему требуется объяснить популярность фантастической литературы. Осипов пишет. "Психология человека изначально нацелена на непривычное, исключительное, фантастическое. Обитание в естественной среде, постепенная адаптация человека к ней притупляет восприятие деталей этой среды Вот почему наше сознание, механизмы которого требуют новой информации (ведь девиз человека - познание) столь остро реагирует на все, что выходит за рамки привычного, примелькавшегося. Фантастика в этом смысле - идеальная среда для раскованного сознания"84).
Информация о фантастических событиях и обладает особой, радикальной новизной в силу определения фантастического. Фантастика, как уже говорили выше, представляет человеческому вниманию не просто новые факты, но новые категории фактов. Эффект фантастического произведения основывается на том, что читатель не просто раньше не встречался с данными фактами, - но и не видел ничего подобного. Кстати, по мнению Чернышевой, средневековая литература, которая сегодня воспринимается как фантастическая, в момент своего зарождения имела информативную (либо псевдоинформативную) функцию это были рассказы о необычайных событиях, якобы произошедших на самом деле. Правда, фантастические сюжеты и образы хотя и не похожи на повседневные, но зато очень часто похожи друг на друга. Но именно поэтому фантасты постоянно находятся в поиске новых, оригинальных идей. Важно, что фантастическое представляет собой не просто новую, но еще и неожиданную информацию. Эффект неожиданности обладает определенной психологической привлекательностью, он связан с выделением психической энергии, со всплеском эмоций, недаром голливудский кинематограф постоянно эксплуатирует аффекты, порождаемые неожиданностью. "У фантазии, - пишет Толкиен, - есть изначальное преимущество, она привлекает внимание своей необычностью"85).
Тема неожиданности акцентирует наше внимание на тесных связях, имеющихся у фантастики с эмоцией удивления. Неожиданная информация вызывает удивление, поэтому фантастическое очень часто называют удивительным. Одним из источников фантастической литературы Нового времени считают средневековые рассказы о случаях, достойных удивления. Здесь стоит вспомнить, что удивление, по мнению Платона, есть начало философии. Фантастика пытается придумать то, что при известном стечении обстоятельств может породить философию. В некотором смысле фантастику можно считать искусственным стимулированием философской метафизической потребности, т. е. этакой философской "мастурбацией". В этом сравнении нет ничего удивительного, если вспомнить, как часто с помощью фантастических произведений мы воображаем ситуации, в которых специально заострены весьма сложные философские, религиозные и цивилизационные проблемы.
Но особенность эмоции удивления заключается в том, что она быстро проходит - это свойство удивления подчеркивал еще Кант, по мнению которого именно быстрая преходящесть отличает удивление от восхищения. Удивление есть реакция на непривычное, но непривычное является таковым, лишь пока к нему не привыкнут. Как только что-то удивительное появляется на горизонте человеческого опыта, в сознании человека включаются механизмы привыкания, которые начинают угнетать чувство удивления вплоть до его полного угасания. Применительно к литературе это означает, что если фантастическое произведение ценно исключительно необычной фантастической идеей или оригинальным сюжетным ходом, то оно вызывает интерес только при однократном прочтении. Пока читатель помнит идею, первоначально бывшую для него неожиданной, удивляться ей второй раз он не будет.
Удивительность - эта то ценное свойство фантастического, которое лежит на поверхности и не может порождать стабильных отношений между фантастическим произведением и его читателем или зрителем. Отношения с удивительным напоминают отношения с алкоголем, эффект которого также ослабляется механизмами привыкания. Потребитель фантастики, который ставит своей главной целью "щекотать нервы" чувством удивления, должен все время искать новые фантастические сюжеты и при этом стремиться к наращиванию "дозы", т. е. степени неожиданности и экстравагантности фантастических образов.
Такие свойства фантастического, как "удивительность", "неожиданность" и "новизна", можно назвать психологическими - поскольку они предполагают возникновение более или менее спонтанной человеческой реакции на демонстрируемые феномены. К удивлению могут добавиться и иные, более сильные эмоции. Например, Е. Н. Ковтун считает, что встреча с фантастическим "...вызывает шок у персонажей, а часто - У глядящего на мир их глазами читателей", причем среди эмоций, сопровождающих эту "психологическую травму", могут быть страх, ужас и тоска по привычному миру86). Фантастическое может усилить такие реакции, как "удивление" или "страх", но это чисто количественное увеличение, оно не связано со спецификой фантастического как заведомого отклонения от реальности. С этой точки зрения мы не отличаем фантастические феномены от прочих - нефантастических, но новых, неожиданных и удивительных. Таким образом, само определение фантастического попадает в зависимость от нашей готовности реагировать на факты определенным образом. Об этой зависимости говорил Адольф Урбан, считавший, что "фантастическим" факт становится не сам по себе, но в зависимости от его "идейно-эмоциональной интерпретации", т.е. фантастику порождает наша реакция на факты, фантастика есть как бы особое впечатление. По мнению Урбана, "между подлинным фактом и ощущением его фантастических возможностей нет пропасти. Идейно-эмоциональная его интерпретация зависит от многих причин, так что он способен сыграть роль совершенно неожиданную. Углубляясь в отношения действительных фактов, эмоций и мыслей по их поводу, мы очень часто получаем фантастический эффект" 87).
Получается, что любой факт может стать фантастическим, если он вызывает определенные эмоции. Но прежде чем согласиться с этим, необходимо понять, не существует ли аспектов фантастического, связанных с его содержательной спецификой и при этом усиливающих его привлекательность. Эта проблема тесно связана с вопросом о том, достаточно ли таких свойств фантастического, как "удивительность", "неожиданность" и "новизна" для того, чтобы уравновесить важнейший ее недостаток, - а именно заведомую неподлинность. Правда, неподлинность фантастических образов ослабляется иллюзионистским правдоподобием. Но ценность подлинности не сводится к правдоподобию.
Станислав Лем в "Сумме технологии" предсказал "фантаматику" - некую симуляционную технику, которая в будущем станет обеспечивать абсолютную иллюзию присутствия в виртуальных мирах (Михаил Эпштейн предлагает для такой техники собственный термин - "космо-арт"88). Возможность такой техники, разумеется, заставляет задуматься над вопросом, в какой степени достижения в рамках виртуальной реальности будут обладать той же ценностью, что и успехи в повседневной жизни. Сегодня неполноценность успеха, достигнутого геймером с помощью компьютерного симулятора, можно объяснить тем, что информационный поток подлинной жизни гораздо мощнее компьютерно-игрового: жизнь длится последовательно изо дня в день многие годы, она давит сразу на все органы чувств, она связана с подлинным риском, она обеспечивает "эффект присутствия" и т. д. Но если симуляторы достигнут столь высокого уровня совершенства, что все эти отличия станут несущественными, то обнажится важнейший вопрос человеческого мировоззрения: в какой степени подлинная реальность является для человека более ценной, чем ее игровые имитации?
