Как я уже сказала эта тема у них с Гертрудой Стайн была неистощима. Они оба считали что Хемингуэй трус, он, уверяла Гертруда Стайн, совсем как тот лодочник с Миссисипи которого описал Марк Твен. Но какая вышла бы книга, мечтательно вздыхали они, если бы где-нибудь вышла истинная история Хемингуэя, не то что он про себя пишет а истинная исповедь Эрнеста Хемингуэя. Она конечно была бы адресована совсем не той аудитории для которой пишет Хемингуэй сейчас но книга вышла бы чудесная. А потом они оба соглашались что у них к Хемингуэю слабость потому что он такой прекрасный ученик Он отвратительный ученик, начинала спорить я. Нет, ты не понимаешь, говорили они оба, это же так лестно когда твой ученик не понимает что он делает но все же делает, другими словами он поддается дрессировке а всякий кто поддается дрессировке ходит у тебя в любимчиках. Они оба соглашались что это конечно же просто слабость у них такая.
А потом Гертруда Стайн добавляла, видишь ли он вроде Дерена. Помнишь как мсье де Туий сказал, когда я никак не могла взять в толк почему это Дерену сопутствует такой бешеный успех и он сказал что это оттого что выглядит он совсем как современный художник а пахнет от него музеем. Но какова была бы повесть про истинного Хэма, и рассказать ее следовало бы ему самому жаль что никогда не расскажет. В конце концов, как он сам однажды пробормотал себе под нос, есть такая вещь и называется она карьера, карьера.
Но вернемся к тогдашним событиям.
Хемингуэй сделал все что от него зависело. Он перепечатал рукопись и вычитал гранки. Когда вычитываешь гранки, как я уже говорила раньше, это вроде как чистить вещи щеткой, ты видишь чего они стоят и никакое пристальное чтение с этим не сравнится. Хемингуэй пока вычитывал гранки много чему научился и то чему он научился привело его в восторг. Именно тогда он написал Гертруде Стайн что она уже сделала свою часть работы написав Становление американцев а ему и его поколению ничего другого теперь не остается кроме как положить свою жизнь на то чтобы книга увидела свет.
Он надеялся что это ему удастся. Какой-то человек, по-моему фамилия у него была Стерн, сказал что может договориться на этот счет с издателем. Гертруда Стайн и Хемингуэй поверили ему что он и вправду может, но вскоре Хемингуэй сказал что Стерн вышел из доверия. На этом все и кончилось. Тем временем и еще незадолго до этого Майна Лой стала приводить к нам в дом Макэлмона и он стал захаживать время от времени сам и привел жену и еще привел Уильяма Карлоса Уильямса[173]. И в конце концов ему захотелось издать Становление американцев в Контакт эдишн и в конце концов он так и сделал. Я к этому еще вернусь.
Тем временем Макэлмон напечатал три стихотворения и десять рассказов Хемингуэя а Уильям Берд напечатал В наше время и Хемингуэй стал набирать популярность. Он познакомился с Дос Пассосом и с Фицджеральдом и с Бромфилдом[174] и с Джорджем Антейлом и вообще со всеми на свете опять же и Харольд Лёб снова был в Париже. Хемингуэй наконец стал писателем. А еще он был тренер по боксу, с легкой руки Шервуда, а еще услышал от меня про бой быков. Мне всегда нравились испанские танцы и испанский бой быков и нравилось показывать фотографии тореро и корриды. И еще мне нравилось показывать ту фотографию где мы с Гертрудой Стайн сидим в первом ряду и случайно попали в кадр.
Хемингуэй тогда как раз взялся обучать боксу какого-то молоденького паренька. Боксировать паренек не умел, но надо же такому случиться по нечаянности отправил Хемингуэя в нокаут. Должно быть такое время от времени и впрямь бывает. Во всяком случае в то время Хемингуэй хоть он и спортсмен очень быстро выматывался. Он так бедняга уставал пока дойдет от собственного дома до нашего. Но с другой стороны его конечно сильно вымотала война. Даже и сейчас он, а Элен говорит что вообще все мужчины такие, очень хрупкий. Недавно один его друг сам довольно крепкий сказал Гертруде Стайн, Эрнест такой хрупкий, за что он ни возьмется за какой угодно вид спорта непременно что-нибудь сломает, руку, ногу а то и голову.
В те давние времена Хемингуэю нравились все писатели его собственного поколения за исключением Каммингса. Он считал что все написанное Каммингсом сплошной плагиат, и не с кого попало а с одной конкретной личности[175]. Гертруда Стайн на которую большое впечатление произвела Огромная комната[176] сказала что это не плагиат, что Каммингс просто плоть от плоти новоанглийской традиции со всей свойственной этой традиции сухостью и сдержанностью тона, и со всей ее своеобразностью. На этот счет они к общему мнению так и не пришли. Не пришли они к общему мнению и насчет Шервуда Андерсона. Гертруда Стайн утверждала что у Шервуда Андерсона талант прямо передавать чувство через структуру предложения, это костяк великой американской традиции, и что за исключением Шервуда вообще нет ни единого американца который мог бы написать предложение разом ясное и исполненное страсти. Хемингуэй так не считал, он считал Шервуда безвкусным. Вкус не имеет никакого отношения к предложениям, настаивала Гертруда Стайн. И добавляла еще что единственный из молодых писателей кто от природы наделен чувством предложения это Фицджеральд.
Между Гертрудой Стайн и Фицджеральдом отношения довольно странные. На Гертруду Стайн очень большое впечатление произвел роман По эту сторону рая[177]. Она прочитала его сразу как только книга вышла в свет и она тогда еще ничего не знала о молодых американских писателях. Она сказала что именно эта книга и создала новое поколение. И этого своего мнения никогда с тех пор не меняла. То же самое она думает и о Великом Гэтсби[178]. Она считает что Фицджеральда будут читать когда многие из его известных ныне современников давно уже будут забыты. А Фицджеральд всегда говорит в ответ на это что Гертруда Стайн все это говорит только для того чтобы лишний раз его поддеть если он вдруг не дай бог поверит в то что она действительно так считает, и добавляет в своей излюбленной манере, и это с ее стороны самая большая жестокость о какой ему вообще приходилось в жизни слышать. Но тем не менее если они сходятся вместе они чудесно проводят время. Вот и в последний раз они чудесно провели время втроем с Хемингуэем.
Потом был еще Макэлмон. У Макэлмона было одно свойство которое очень нравилось Гертруде Стайн, плодовитость, он мог писать и писать, вот только она жаловалась что пишет он скучно.
Потом был еще Гленуэй Уэскотт но Гертруда Стайн никогда не интересовалась Гленуэем Уэскоттом. В нем есть свой сок но он не брызжет.
Ну а потом началась карьера Хемингуэя. На какое-то время он почти совсем исчез а потом опять стал захаживать. Он имел обыкновение пересказывать Гертруде Стайн диалоги которые вошли потом в И восходит солнце и они могли до бесконечности обсуждать характер Харольда Лёба. В то время Хемингуэй готовил для американских издателей сборник рассказов. Однажды вечером после того как мы очень долго его не видели он появился вдвоем с Шипменом. Шипмен был забавный такой паренек который по достижении совершеннолетия должен был унаследовать несколько тысяч долларов[179].
Он еще не достиг совершеннолетия. Когда он достигнет совершеннолетия, купит Трансатлантик ревью, сказал Хемингуэй. Когда он достигнет совершеннолетия он станет спонсировать сюрреалистический журнал, сказал Андре Массой. Когда он достигнет совершеннолетия купит за городом дом, сказал Хуан Грис. А потом когда он-таки достиг совершеннолетия никто из его приятелей так и не узнал что он сделал с этим своим наследством. Хемингуэй привел его к нам в гости чтобы поговорить о покупке Трансатлантик ревъю и по случайности у него оказалась при себе копия рукописи которую он собирался отправлять в Америку. Он вручил ее Гертруде Стайн. К своим рассказам он добавил еще маленькое эссе и написал в нем что Огромная комната это самая великая книга которую он прочел за всю свою жизнь. Именно по этому поводу Гертруда Стайн ему тогда сказала, Хемингуэй, заметки по поводу это еще не литература.
