«Трехзначная логика не нова, и впервые она была построена Лукасевичем в 1920 году. «В 1910 году, – пишет Я. Лукасевич, – я издал книжку о принципе противоречия у Аристотеля, в которой пробовал высказаться, что этот принцип не так очевиден, как считается… Дорогу мне указали антиномии, которые доказали, что в логике Аристотеля существует брешь. Заполнение этой бреши привело меня к преобразованию традиционных принципов логики… Я доказывал, что кроме предложений истинных и ложных существуют предложения возможные, которым отвечает возможность, как нечто третье наряду с существованием и несуществованием. Так появилась трехзначная система логики…» (Домбровский Б. Т. Львовско-Варшавская логико-философская школа (1895–1939). Львов. 1989. С. 25). Ян Лукасевич предложил трёхзначную логику, где возможны три значения: – истинно («да»); – ложно («нет»); – возможно («неопределённо»). В такой интерпретации произошло смешение двух бинарных оппозиций: истинное-ложное и возможное-невозможное. Яну Лукасевичу, скорее всего, не были известны феномены неслиянной нераздельности вообще и неслиянной нераздельности истинного и ложного в частности. (Примечание. «В классической логике высказываний оценки высказываний на истинность и ложность взаимосвязаны: истинность высказываний означает их неложность и наоборот. В четырехзначной логике Белнапа и в логике с операторами истинности и ложности такой связи между оценками высказываний нет. Допускаются высказывания ни истинные и ни ложные, а также одновременно истинные и ложные». – Из интернета).

С учетом феномена неслиянной нераздельности сторон бинарной оппозиции «истинное-ложное» правильным будет сказать, что кроме суждений истинных и ложных существуют также предложения истинностно-ложностные и ложностно-истинностные. Неслиянная нераздельность истинного и ложного иная, чем неслиянная нераздельность ложного и истинного, в первом случае истинность приводит к ложностному, а во втором случае ложностность приводит к истинностному. Ошибка бывает производной от истины, а истина бывает производной от ошибки. На длящемся пути к истине не обойтись без истинностно-ложностного и без ложностно-истинностного. Например, не обойтись в текстах без ошибочного гипостазирования предикатов. В геометрии не обойтись без ошибочного признания вырожденных (обнуленных) случаев существования треугольника как четырехугольника, одна сторона которого равна нулю, и т. д. и т. п.

Истина – это топологический объект (монада), который существует как в естественной модификации своего целого (истина от истины), так и в противоестественной модификации своего целого (истина от ложного). Вращение монады истины состоит из пребывания ее в естественной модификации (истины от истины) через посредство пребывания монады в своей противоестественной модификации (истина от ложного и ложное от истины) и воз-вращения из противоестественной модификации к пребыванию опять в естественной модификации (к истине от истины). Такой путь вращения-возвращения проходят: мировая философия, мировой капитализм, мировое искусство. Постмодернизм в философии, большевистский пролетарский капитализм в России, современное (contemporary art) искусство одновременно истинны и ложны, в них истинность и ложность присутствуют неслиянно нераздельно.

Ясно, что все бинарные оппозиции не только бинарны, но и тринарны, они не только исключают третье, но и включают третье. Такая трактовка бинарных оппозиций преодолевает извечное (из века в век) засилье во всей западноевропейской мысли (и особенно в философии) принципа бинарности, имплицитно заложенного в законе об исключении третьего. Пришло время признать неслиянную нераздельность закона исключенного третьего и закона включенного третьего. Иначе говоря, необходим переход к тринарной логике, при этом придется распрощаться с авангардистской утопией полного стирания бинарности бинарных оппозиций. Естественная бинарность бинарных оппозиций не исчезает, не стирается окончательно, а преобразуется внутри себя в противоестественную бинарность – в неслиянную нераздельность сторон, которая в свою очередь существует в естественной и противоестественной модификациях своей целостности. Противоположность сторон бинарной оппозиции существует как в естественной модификации своего целого (противоположность как противоположность), так и в противоестественной модификации своего целого (противоположность как неслиянная нераздельность). Увидеть, что неслиянная нераздельность сторон бинарной оппозиции не стирает бинарную оппозицию, можно взглянув на выворачивающееся в самом себе наизнанку одностороннее полностью лицевое кольцо Мёбиуса: лицевая лицевая сторона одностороннего кольца Мёбиуса и его лицевая изнаночная сторона неслиянно нераздельны в моменте выворачивания.

Увлечение мнимым стиранием оппозиционности бинарных оппозиций в философском мышлении реализовалось в рамках некоторого философского сообщества как особая программа, в которой не просто участвовал Деррида, но он оказался лидером. Михаил Ямпольский говорит об этом лидерстве: «Весть о смерти Деррида дошла до меня почти мгновенно. Мне позвонил товарищ: «Ты знаешь, два часа назад в больнице умер Деррида?» После этого звонки следовали один за другим. Возникло ощущение, что случившееся невероятно важно, что со смертью Деррида завершилась целая эпоха. Масса людей в разных странах переживали случившееся как что-то глубоко лично их касающееся. Такое же ощущение охватило меня после смерти Лотмана. Его исчезновение знаменовало что-то неотвратимое и окончательное – конец семиотики, конец Тарту, абсолютную невозможность вернуться назад, выражающуюся в конце определенного стиля мышления и определенного типа интеллектуальной культуры… Все мы, прошедшие тартускую выучку, знали, что языки культуры основываются на оппозициях… Деррида, однако, утверждал, что нет никаких оснований фиксировать бесконечную игру различий в привычных нам оппозиционных парах. Они помогали остановить эту игру, но, по мнению Деррида, сами они являлись наследием классической европейской метафизики (тема Хайдеггера), тысячелетиями формулировавшейся в парных категориях, таких, как субъект и объект, сущность и видимость, материя и дух и т. д. Наследием метафизических оппозиций Деррида назвал и семиотическую оппозицию письма и устной речи. Именно в контексте этой критики метафизической основы структурализма и родилась знаменитая деконструкция, первоначально выступавшая как критика «фоноцентризма» или «логоцентризма»… Одно дело, однако, постулировать и критиковать метафизичность оппозиций, и совсем другое – мыслить вне их, а тем более создать научную дисциплину без набора фундаментальных оппозиций. Эта неслыханной трудности задача была решена Деррида с блеском, но и не без серьезных потерь. Деррида видел старые метафизические оппозиции повсюду – даже у Хайдеггера, чья критика метафизики была так важна для него. Он говорил, например, что хайдеггеровское различие между бытием и сущим («онтико-онтологическое», как он выражался) – все та же метафизическая «отрыжка» прошлого. Решение, предложенное Деррида, имело две стороны. Первая – и наиболее поражающая воображение – касалась выработки им совершенно новых категорий, исключающих возможность мышления в оппозициях… Трудно было тогда предположить, сколь быстро такого рода стиль мышления станет для нас приемлемым. Недавний интеллектуальный бестселлер итальянского философа Джорджо Агамбена «Homo sacer» весь строится вокруг вынесенного в заглавие понятия, обозначающего неразличение между святостью и скверной. Все поздние работы Агамбена посвящены тому, что он называет «зонами неразличимости». хотя Агамбен не ссылается на Деррида, его работы были бы невозможны без радикальных экспериментов его предшественника… И вдруг на месте гарцующих вдаль оппозиций возникло что-то совершенно с ними несовместимое – неопределенная недифференцированность каких-то видимостей… До сих пор мне трудно избавиться от ощущения совершенной парадоксальности того результата, к которому привела деконструкция… Все более остро ощущается необходимость в преодолении самой деконструкции. Один из путей такого преодоления, как мне сейчас представляется, лежит на пути переосмысления понятия материальности. Когда-то философ признавался, что испытывает трудности с понятием материи и материальности, так как они слишком традиционно укоренены в метафизической оппозиции «материя/дух». Мысль Деррида функционировала в поле чистых различий и значений, где материальности не было места. Он и письмо превратил в своего рода идеальность, оторванную от авторства… Необыкновенная популярность Деррида в России, как мне кажется, мало связана с его интеллектуальным проектом. Он скорее оказался здесь созвучен общему культурному фону. Российская культура, на мой взгляд, сегодня характеризуется утратой внятных эстетических и этических ориентиров, своего рода состоянием тотальной неразличимости. Именно в ситуации, где Проханов и Сорокин перестают фундаментально различаться, где Зюганов и Явлинский вещают с одной трибуны, где советский гимн и двуглавый орел входят в общую государственную эмблематику, критика всяких значимых оппозиций с легкостью адаптируется обществом как своего рода анархистская вольница от любой дисциплины разума и морали. Старые оппозиции вроде «правого» и «левого» утрачивают тут смысл, воцаряется «зона неопределенности», а Деррида становится ее пророком» (Михаил Ямпольский. Завершение завершения // Сеанс. – 22.05.2006. – URL: https://seance.ru/articles/ jampolskii-derrida/ Подчеркнуто мной – Ю. Г.).