Внезапно игра наскучила ему. Он отпустил музыкантов домой. Попросил Морин спеть.

- Ты не споешь какой-нибудь блюз? Помнишь, когда мы всерьез напивались, мы пели что-то вульгарное. Сексуальное.

Она встала и поставила бокал на пианино. Он сыграл несколько аккордов - ритмичное, напыщенное вступление к известной вещи. Изощренное. Громкое. Бокал опасно задрожал на краю инструмента, угрожая упасть на струны. Морин взяла его и осушила, затем встала за спиной у Макса, положила руку ему на плечо.

Она запела тихим жалобным голосом. Она смотрела на густые темные волосы; ей хотелось прижать к себе Макса. Когда у неё были темные волосы, она казалась матерью Макса. Она решила изгнать призрак любви, обесцветив свои волосы, брови и пушок на верхней губе. Макс быстро покинул её. Из-за перемены в облике? Возможно, он в любом случае собирался расстаться с нею.

Когда он уехал, оставив её в холодной комнате с голубыми стенами, она принялась искать психиатра. Рик Сильвестер только что открыл практику. Она рассчитывала расплатиться с ним деньгами родителей, но увидев его, решила, что ей, возможно, удастся соблазнить врача и обойтись без счета за лечение. Она беседовала с ним бесконечно долго. Так ей казалось. В результате она пришла к убеждению, что должна забыть о сцене и карьере певицы. Это занятие не подходило ей. Она не подходила для него. Она пела так долго только из-за Макса. Теперь Макс исчез из её жизни. Ей следовало забыть Макса. Она стала девушкой Рика Сильвестера. Макс навсегда ушел из её жизни. Но люди иногда неожиданным образом возвращаются в вашу жизнь. Особенно это касается старых любовников. Спустя восемь лет она оказалась в компании, в которую входили пианист Макс Конелли и его богатая, красивая жена. Морин снова встретила Макса. Снова отчаянно захотела его. Она вздрогнула.

Макс перестал играть и налил себе спиртное, в котором не нуждался.

- Позволь, я налью тебе, - сказал он, забирая её пустой бокал.

Их руки на мгновение соприкоснулись, Морин почувствовала разряд тока.

- Макс, - произнесла она. - О, Макс.

- Морин. Ты почти не изменилась. Не переживай из-за прошлого. Я не мог больше любить тебя. Я не способен любить. Я только беру. Единственное, что я отдаю, это музыка, и то весьма скупо. Спроси Лайлу. Она знает, как я беден в эмоциональном плане.

Он снова сел за пианино. Он мог расстаться с инструментом надолго лишь по достаточно существенной причине - например, ради телефонного разговора, встречи с агентом, сеанса звукозаписи. Слегка захмелев, она прижалась к нему. Он взял её руки и осмотрел серебристые коготки, словно ожидал найти на пальцах Морин какую-то заразную сыпь, потом перевернул её кисти и поцеловал по очереди каждую ладонь. Он потянул её руки так, что она едва не упала на него, уткнулся лицом в её большой, цветастый бюст.

- Я бы хотел любить тебя. Хотел бы любить кого-нибудь, - произнес он в вишнево-зеленый узор её пестрой блузки.

- Почему ты не можешь взять то, что тебе предлагают, Макс? Неужели ты не помнишь, как у нас было? Почему не хочешь меня?

- Я стар и полон горечи.

Она выпрямилась, немного отодвинулась от Макса, и его голова потеряла опору.

- Ты не стар. Сорок лет - это не старость.

- Это глубокая старость.

Она заплакала. Макс встревожился.

- Ради Бога, не плачь! Они где-то рядом. Что они подумают, если увидят тебя плачущей передо мной?

- Мне плевать, что они подумают.

- Нет, не плевать. Перестань.

Она бросилась к его коленям, взяла его за руки и окропила их своими слезами. Волоски на их тыльной стороне заблестели от влаги. Темные волоски. Она беспомощно всхлипывала. Морин несильно укусила его запястье, угрожая сжать зубы крепче. Он толкнул её, и она окончательно оказалась на полу возле пианино. Он сел и заиграл Liebestod.

- Некоторые люди не одобряют фортепьянную версию Liebestod, спокойно сказал Макс. - Но мне она нравится. Послушай...

Волны чувственности начали накатываться на Морин. Она перестала плакать и захотела Макса ещё сильнее, чем прежде. Внутри неё выкристаллизовалось твердое решение получить то, что она желала.

- Как превосходно понимал Вагнер природу оргазма, - заметил Макс.

Он уже не беспокоился из-за душевного состояния Морин. Если придут другие, они подумают, что Морин потрясена музыкой. Возможно, это действительно так.

* * *

Студия Харри находилась в заднем углу подковообразного дома. Три её стеклянные стены смотрели на густой лес. Четвертая стена с дверью, ведущей в дом, была обклеена фотомонтажом с обнаженными красотками. Харри сам изготовил и увеличил эти снимки. В комнате стояли большой рабочий стол и несколько глубоких кресел.

В одном из кресел сидела Лайла; её лицо было сдержанным, невозмутимым. Она не знала, нравится ей Харри или нет, и хочет ли она ввязываться в его проект. Она выжидала.

- Выпьешь? - спросил Харри.

- Нет, спасибо, - ответила она. - Я не мешаю спиртное с транквилизаторами.

Почему женщины всегда говорят о лекарствах, которые они принимают? подумал Харри. Даже такая деловая женщина, как Лайла, считает нужным сообщить о своих пилюлях и болезнях. Он сам ощутил боль в желудке. Свинина. Свинина, которую подали из-за Макса. Харри всегда чувствовал себя плохо, поев свинины; сейчас у него было явное несварение. Харри охватило раздражение, вызванное свининой, Максом и уязвимостью плоти. Но сейчас не время для раздражения. Он должен быть очаровательным и дипломатичным.

- Ты оставила Макса возле пианино? Я слышу, как он играет.

Приглушенные звуки доносились до них через коридоры большого дома и толстую дверь студии, которую Харри плотно закрыл.

- Он всегда играет?

- Он играет по настроению.

- Надеюсь, что у него есть там аудитория. Я оставил Поппи ухаживать за остальными.

- Максу не нужна аудитория, - сказала Лайла. - И потом Морин не оставит его. Она липнет к Максу, когда мы встречаемся, точно он намазан клеем. Она по-прежнему любит бедного Макса.

У Харри была особая коллекция фотографий; снимки разделялись между собой листочками вощеной бумаги. Это было попурри, собрание не связанных между собой, но оригинальных, прекрасных, отталкивающих или шокирующих фотографий. Мета Джонс с ножевой раной на щеке (подарок от любовника); ребенок в помойке; обнаженная Грейси Лундквист на спине сенбернара, которого она держала в своем летнем доме под Кеннебанкпортом; Поппи и Рафтон, занимающиеся любовью. Он натолкнулся на этот сюжет совершенно случайно; они явно полагали, что он будет отсутствовать дольше. Однако он вернулся и застал их вдвоем после купания. Их переплетенные руки, ноги, бедра, головы образовывали весьма забавную абстрактную картинку. Ему нравился этот снимок.