В одной из пачек пришедших пробников я открыл для себя новое счастье. Это был метоксетамин. Сильно-действующий диссоциатив, превышающий в несколько раз действие кетамина. Изначально я приобретал его как эйфоретик. И да, этот препарат был способен вызывать действия эйфории на низких дозах. Но мой крокодилий аппетит, уже тогда требующий дозы мефедрона от четверти до полуграмма за раз, заставил начать тестирование этого наркотика с дозы в пол-«Парламента», примерно пятьдесят миллиграммов.
Чувство эйфории проскочило за считанные минуты, словно проходящий мимо поезд, не делающий остановок на вашей станции, издавший лишь прощальное: «Ту-ту!» Сразу после мимолетной, не успевшей дать себя распробовать, эйфории мое восприятие окружающей обстановки сильно изменилось. Вокруг все стало казаться непривычным… странным. Картинка словно распадалась и потом заново сходилась. Но это было не обычное раздвоение в глазах от перевыжратой алкашки. Ощущение было такое, что ты вроде бы здесь, но вроде бы и нет. Будто бы есть еще одно измерение. Словно думают двое вас, но параллельно и о разном.
Я растекся в кресле, упершись в стену, пытаясь по-нять, к чему конкретно побуждал этот препарат. Какие чувства он усиливал, какие занижал? Чего хотелось сильнее всего под дозой этого стафа?! С мефедроном я четко понимал, когда практически весь мозг охватывало желание потрахаться, — это был сексуальный эйфоретик. С метоксетамином не было такого. Скорей всего, о сексе вообще думалось мало. Но как только ты сосредотачивался на какой-то конкретной мысли или картинке, то погружался в нее полностью и, рас-творившись там, не замечал, как незаметно пролетали несколько часов. Как и любому наркоману, мне ин-тересно было понять порог высокой дозы, от которой перло бы еще сильнее. И ты бы смог максимально раскрыть потенциал препарата, но не хапнул бы борща.
Такой дозировкой оказался целый парлос. Сто миллиграмм этого порошка интраназально вышвырнули мое сознание куда-то далеко от того места, где я расположил свое тело. Я перестал быть в комнате. Смотря на себя откуда-то сверху, перелистывал свои мысли, словно глянцевый журнал, сидя в очереди у какого-то кабинета, пытаясь найти заинтересовавшую меня картинку или статью. И как только все же останавливался на чем-то, казавшемся мне тогда важным, я разбирал и собирал эту мысль или образ словно кубик Рубика, в разных вариациях и разными способами. Еще позднее, провалявшись так несколько дней, я узнал, что, включив любой фильм или игру, можно ощутить эффект настоящей виртуальной реальности, погрузившись туда целиком и оказавшись персонажем происходящего на экране. Боевик, гонки, спорт, порно… неважно. Менялось только время года за окном, времена суток и объемы содержимого в пакете, валяющегося открытым на столе. Но все остальное было статичным. Не хотелось есть и не хотелось пить… Ни ссать… Ни спать… Было по-настоящему на все похуй. Я разобрал свои проблемы на наркорынке вдоль и поперек. Пересмотрел все непонятные мне ситуации под самыми острыми углами, вывернув вариации следующих событий наизнанку. В голове словно рас-положилась шахматная доска моей будущей жизни, на которой я неделями играл, как завороженный.
Таяли недели, плавно переходящие в месяцы. Иногда я все же что-то ел и отвлекался на покатушки и потрахушки. Порой мог провести без сна по двое-трое суток. Иногда и больше. Этот ритм не является привычным для нашего организма. Я пытался найти золотую середину между легким тридцатиминутным дремом и провальным полусуточным сном. Читал в интернете о способах жить без сна или оставлять на это лишь пару часов, чтоб не отрываться от само-го интересного. Рано или поздно этот ритм должен был дать о себе знать и вызвать сбой моего организма. Видимо, когда мы не можем остановиться сами, а советы и просьбы близких пролетают мимо, наш мозг начинает делать предупредительные выстрелы в виде сбоя центральной нервной системы. И эта яркая и звонкая пиздюлина посетила меня в одну из субботних ночей, когда бывшая оставила мне дочь до воскресенья с ночевкой. Некая форма панических атак решила все же напомнить еще раз, что у всего есть последствия. И уже позднее я узнал, что это нормально, и от подобного тоже есть таблетка. Но в самом начале я думал, что начинаю сходить с ума, и, если таким мое состояние останется навсегда, тогда лучше с девятого сразу в окно.
Если своими словами попытаться объяснить, на что были похожи те самые приступы, то представьте нарастающий звук крутящихся вертолетных лопастей где-то внутри вашей головы. Смешайте его со звуком дрели и детского писка на высоких частотах. И вы получите приблизительно ту самую мелодию, которой мозг будил меня каждый раз, когда я закрывал глаза и пытался уснуть. Наверное, когда ты неделями практически не спишь, твой мозг подстраивается к это-му ритму, понимая, что по какой-то причине теперь нужно жить именно так, и продолжает оставлять тебя в бодрствующем состоянии во что бы то ни стало. Не самая приятная методика, скажу я вам… Лучше выбрать очередной хук справа в переносицу, чем эту лоботомию.
Часов пять пытался уснуть, вскакивая и дергаясь каждый раз при приступе и проверяя, не разбудил ли тем самым свою дочь. Иногда этот звук в башке был настолько сильным, что мне казалось, что его могут слышать и другие. В панике я лупил себя по голове, надеясь каждый раз, что вдруг подход, который применяли к советским телевизорам и здесь сработает и это поможет. Возможно, где-то внутри слетели батарей-ки, или, как это было со старым телевизором, нужно сильнее постучать, чтоб он снова начал нормально работать. Снова достал из домашних запасов бутылку советского успокоительного и выпил несколько рюмок. Потом еще. Затем еще. Пока постепенно не осу-шил две трети нольпятки, но и это не дало положи-тельного эффекта. Только еще вдобавок разболелась голова. Я был дико измучен и страшно хотел спать, словно бродящий по пустыне путник, желающий испить воды.
Уже светало. Я прозвонил несколько номеров, где, как казалось мне, кто-то должен был откликнуться и прийти на помощь, но никто не ответил. Да и на что я надеялся, трезвоня рано утром в выходной день… Спустя несколько номеров очередь дошла до Димаса. Мы с ним редко касались личных вопросов, в основ-ном, между нами оставалась связь чисто делового характера. Но в тот день он достаточно быстро ответил на звонок… С пониманием выслушал суть моей проблемы и настолько же быстро оказался на пороге моей квартиры.
Я разбудил дочку, быстро собрал ее и отвез к матери, извинился перед обеими и уехал. По дороге в машине на пальцах пытался объяснить своему приятелю, что конкретно происходит и на что похожи те звуки, которые мешают заснуть. Но он лишь смотрел на меня, как на идиота, предполагая, возможно, что я тупо пережрал каких-то галлюциногенов. Уже по выражению его лица я понял, что свой рассказ нужно как-то сгладить, поменяв контекст проблемы. Иначе врачи в больнице меня точно упекут в психушку или отправят в наркодиспансер, куда уже позднее точно прикатят менты.
В выходной день в здании городской больницы было почти пусто. Несколько дежурных врачей, пара медсестер и практически пустые коридоры. На рецепции я объяснил, что у меня бессонница и сильные головные боли, и попросил записать меня к невропатологу. Пройдя в кабинет, увидел молодого, лет тридцати, врача в очках. Тот уточнил причину моего визита и на что конкретно жалуюсь. Пытаясь правильно выбирать слова, откинув прочь эмоции и снизив тон, я относительно спокойно объяснил ему, на что примерно это похоже и как это мешает мне уснуть. Он мне сразу же задал вопрос о том, как давно я спал. В ответ я наплел ему про затяжную смену на работе и прочую ерунду, которая тогда пришла мне в голову, на что он слегка улыбнулся, но с таким подтекстом в улыбке, словно это было: «Да ладно, не пизди мне тут. Я что ль в твои годы не гулял и не пробовал раз-личные препараты… Я ж, блядь, невропатолог, сосу-нок!» Затем он достал из шкафчика и безэмоционально протянул мне две пластины таблеток «Феназепам».
