Он действительно показался мне весьма порядочным, Туркмены его уважали, и из речей его виден был рассудок, опытность и познание людей, а иногда даже острота.
Я был так ряд отъезду своему; что всю ночь не мог спать и просидел с сим стариком.
Выезжая из Иль Гельди Петрович встретился с вышеупомянутым Осипом Мельниковым, которой шел с Казаватского базара, он надавал ему насильно хлеба и сухих плодов, потом просил его слезть с лошади, Петрович сперва боялся сие сделать, но по убедительной просьбе Мельникова наконец слез, — Мельников бросился на колени, и умолял его не забыть несчастных невольников. — Бедный старик плакал и обнимал ноги его, Петрович возвратился ко мне чрезвычайно растроганным.
Мы пустились в путь не по старой своей дороге, но по той, которая пролегает как выше было сказано от колодцев Туерь прямо в Ханство, мимо владений Теке. Так, как со мной были Хивинские Чиновники, то и опасаться было нечего на счет разбоев; касательно же воды, мы узнали что по дороге нашей выпал снег, которой стаял, и близь разоренной крепости Шах Сенем составилась лужа, до прибытия же к колодцам Ах Набат{75} не имели кроме сей лужи, другой надежды на воду.
Ноября 28. По утру мы еще не выехали из кочевья Амана, потому, что дожидались Якуб Бая. — Я между тем заготовил письмо к Пономареву, которое намеревался отправить переехав последний канал Хивинского Ханства, с Туркменами Хан Магмедом и Джанаком.
Керван наш состоял из 20 Туркменов, которые все дожидались благополучного окончания дел моих, и выезда, дабы назвавшись моими слугами, пить дорогой чай, есть на мой счет, и в надежде быть избавленными от подати наложенной на них Ханом, многие из них были конные. — Все сии приятели и родственники Сеида кажется и проехали не заплатив никаких пошлин. Они до такой степени наглы были, что приходили просить меня, чтобы купил им платья на дорогу, но я их прогнал.
В числе спутников моих был некто Назар Уста; он ехал с молодой прекрасной женой и двумя сыновьями лет 8 или 9. Лень Туркменов так велика, что он дорогой ни за что не принимался, — жена его и дети смотрели за верблюдами, и совершенно все делали, а он приходил только к моему огню греться и рассказывать сказки, — жена его также нередко навещала меня, принося всегда кусок хлеба, и получая на обмен кусок сахару.
Туркмены мои избалованные хорошей моей пищей каковой никогда еще не пользовались, обленились до крайности, один только Абул Гуссейн, старался мне служить, убирал лошадей, ходил за верблюдами, вьючил их, развьючивал, чинил по ночам оборванные ремни, раскладывал огонь, ходил со мной за дровами, варил пищу и проч. — Мы назад шли гораздо долее нежели в Хиву, потому, что верблюды были тяжело навьючены, и мы редко по ночам шли — поход сей был не менее первого труден, сильные стужи и часто недостаток в лесе, нас очень беспокоили; я сам принужден был не редко убирать свою лошадь, за дровами же всякой день сам ходил и тащил на плечах свою ношу, уходя в степь по версте и более за ними; снабжение всего кервана дровами поручил я Петровичу. Приежая на ночлег, он тотчас, сзывал охотников чай пить и отправлялся с ними за дровами рассказывая им сказки для развеселения, сам же не работал, а хвалил только усердных. Петрович, был так одет что не мог поворотиться, и потому он не таскал дров, а только ломал сухие кустарники, бросаясь на них задом, куст ломался он через переваливался, и без помощи других уже подниматься не мог; он был укутан в шести кафтанах, голова же увязана была в Киргизской шапке. — Армянин мой шутливостью своею очень ускорял всякое дело. Место ночлега моего было всегда окружено с одной стороны вьюками, а с другой дровами, среди редута сего в которой был один только вход, развожен был огонь, а снаружи второй бруствер составлялся из верблюдов, которые ложились друг к другу очень плотно.
К огню моему всегда собиралось множество лентяев. Даже самые Хивинские посланники по свойственной Азиатцам лени сидели всегда без дров не смея приказать людям своим идти за оными; они пользовались моими, также как и кушаньем моим, ленясь сами сварить остатки бедного своего запаса.
Лень, господствующий порок Хивинцев и Туркменов, доходит до невероятия. Они в состоянии по 2 суток быть голодными, не вставать с места, и ничего не делать, скупость их не уступает лени, будучи у них гостем, я всегда кормил их, и за сие соглашались они видеть во мне род своего Начальника.
Многих даже я отгонял, но на другой день опять являлись.
Теперь приступлю к описанию обратного путешествия моего по порядку чисел, дней и переходов.
Того же 28 числа выехавши перед полднем от Амана мы прибыли к вечеру за водопровод Буз {76} Гемен, последний в Ханстве, проехав около 20 верст. За Буз Геменом кроме ровной степи по которой изредка рассеяны кочевья не обрабатывающие земель, совершенно ничего нет достойного замечания.
Юз Баши с прибывшим Якуб Баем, поехали ночевать верст за 8 в Туркменская кибитки, а я остался с керваном в поле.
В тот же вечер я отправил письмо к Майору Пономареву с Туркменами Хан Магмедом и Джанаком. — Мороз был чрезвычайно силен, так что я всю ночь принужден был ходить, и почти совсем не спать, при всем том ознобил себе обе ноги. К несчастью нашему дров совсем в степи не было, и сверх того в ту ночь ушли у меня в степь три лошади, которых с трудом нашли перед рассветом.
Водопровод Буз Гемен был покрыт льдом и мы взяли несколько кусков оного с собою.
Ноября 29. Поднялись мы довольно рано, и шли степью на которой видно было много развалин строений.
Ноября 30. Мы ехали также по ровной степи усеянной по местам кустарником, дорогой видны были развалины крепостцы Даудан Кала {77}.
Декабря 1. Мы прошли мимо развалин крепости Кезил Кала {78} и не останавливались ночевать потому что с утра 29 числа лошадей еще не поили и посему путь свой продолжали ночью с 1 на 2. — Лошади сии необыкновенного свойства, они могут быть по 4 суток совершенно без воды, я тому сам был очевидцем.
Декабря 2. К рассвету мы прибыли к разоренной крепости Шах Сенем, это были последние развалины по нашей дороге. — Мы долго искали и наконец нашли ту замерзшую лужу, о которой нам прежде сказывали. — Лужа не имела более ? аршина глубины, 4 аршина ширины и 5 сажен длины, — на нее все проходящие керваны полагали свою надежду. — Мы все принялись за работу, иные пошли за дровами, другие стали лед колоть кинжалами, которой и таяли для чаю в котлах; напоив таким, образом лошадей грязною водою, мы пошли далее.
Крепостца Шах Сенем лежала вправо от дороги, мы заезжали ее смотреть; она построена на насыпной горке, внутри видны еще остатки некоторых покоев. Место сие занимательно воспоминанием происшествия известного во всей Азии, которое даже поют в песнях, и рассказывают в повестях.
Шах Сенем была прелестная дочь одного богатого вельможи: Молодой Кариб (бесприютный странник) прославившийся песнопением и бандурою, любил красавицу. Желая испытать постоянство любви его она требовала, чтоб он семь лет провел в странствиях в разлуке с нею. Певец оставляет бандуру престарелой матери своей с запрещением кому-либо касаться струн ее, отправляется в далекий путь проходит многие земли, повергается различным опасностям, коих избавляется помощью судьбы и добрых людей и наконец по истечении семи скучных годов, возвращается с тою же любовию, с большею радостью на счастливую свою родину. Между тем слезы скорби ослепили мать его, Шах Сенем за 3 месяца до его прибытия обещана честолюбивым отцем богатому соседу: сопротивление отчаянной дочери было тщетно. Нещастный Кариб берет свою бандуру спешит в палаты своей возлюбленной, вступает на пиршество. Черты лица его изменились; ни кем не знаем, он ударяет струны, поет свою любовь, странствия, горесть и звуки волшебных струн; повесть его приключений, а более всего знакомый голос и пламень чувства его обнаруживают. Сладость свидания заменила тоску разлуки; невеста возвращена ему и отец соглашается на взаимное благополучие.
