Их ловят большею частью Киргизцы на Оренбургской линии и продают в Хиву. Число Русских невольников в Бухарии находящихся, говорят столь же велико как и в Хиве. — Проводя целый день в трудной работе к коей ни Туркмены ни Хивинцы неспособны; они получают на содержание в месяц по два пуда муки и больше ничего, разве иногда бросят им изношенный кафтан. Они продают излишество получаемого хлеба и копят деньги присоединяя приобретаемые воровством. — Когда же соберут сумму превышающую за них заплаченную 20 или 30 тиллами (1 тилла равен 4 р. (серебр.) (что обыкновенно удается им после двадцати лет неволи), то откупаются у своих хозяев; однако же получивши свободу должны остаться навсегда в Хиве, — по второму подозрению о побеге лишают их жизни. За 25 летнего Русского платят по 60 и по 80 тилла, за Персиянина меньше. — Сих последних считается до 30,000 в Хиве, Русских же до 3000. — Персиян привозят очень часто по 5, по 10, а иногда и по 30 человек. Туркмены ловят их в Астрабаде и по дороге к Хиве бросают усталых, которые погибают в степи, привезши их в Хиву хозяин садится на площадь и окружает себя невольниками, покупщики являются и торгуют их как лошадей. Иногда сами же Туркмены крадут их обратно из Хивы и привозят в Персию получая от родителей за них плату. — В мою бытность в Хиве привозили несколько партий сих невольников, и продавали развозя их по деревням. Ат Чапара купил шестнадцати летнего мальчика сына богатого Астрабадского купца довольно дорого в надежде перепродать его с барышом обратно, сестру его 14 летнюю девицу возили несколько дней по всем базарам, прося за нее 80 тилла и хорошего сукна на кафтан. Персидских невольников заставляют переменять закон. Русских же не принуждают к сему. Меня Давыд уверял что они имеют даже особую комнату, куда ставят образа, и по ночам ходят молиться. Три праздника в году, хозяева им позволяют гулять, они тогда собираются и напиваются водкой, которую сами гонят из какой то ягоды. — Праздники сии обыкновенно кончаются каким нибудь убийством.
Хозяева имеют права убивать невольников своих, но редко сие делают, чтобы не лишаться работника; а выкалывают им один глаз, или отрезывают ухо, при мне Ат Чапар хотел отрезать Давыду ухо за то, что он ездивши в Хиву, поссорился с Персидским невольником, и ударил его ножом. Он бил его плетью сперва по лицу, потом выхватя нож, приказал его повалить дабы исполнить свое намерение; но его удержал от сего приказчик его Узбек Магмед Ага. Я не заступался за него опасаясь чтобы от моего содействия ему бы не было хуже, и ушел, — в туже ночь пришел ко мне Давыд и сказал, «видел ли ты Ваше Высокородие, как меня били, хотел собака ухо отрезать, да вчера еще сын его завалил мне плетей с 500 с ними собаками надобно всегда эдак поступать, по смелее, а то они и на шею сядут, вить даром что меня били, а они меня боятся, — посмотрел бы ты когда я напьюсь, так все бегут от меня.»
Октября 20. Приехал к нам Сеид Незер из Ургенджа, он часто меня навещал. Я не знаю подозревали ли меня в намерении бежать, только, когда я спросил у него скоро ли возворотится Хан, он отвечал с жаром, разве вы бежать хотите? Бегите, осмельтесь бежать увидите что с вами тогда будет. Я внутренно досадовал, но не смел сего показать опасаясь открыть свое намерение и отвечал ему кротко, что он ошибается, и что Посланники никогда не бегают потому что владелец отвечает всегда за их безопасность.
Однако случай сей заставил меня подозревать не узнали ли моего намерения, я пошел в сад осматривать стены; лестница приставленная к последней стене на которую я много надеялся, была снята. — Я жаловался Юз Баше на грубые слова Сеид Незера, говорил что начиная с Ат Чапара человека уже не молодого с большой седой бородой долженствующей внушать почтение, все семейство его кажется мне презрительным. — Правда отвечал мне Юз Баши, борода его ничего не доказывает, у козлов также большия бороды.
Октября 21. Посетил меня Геким Али Бай, он уверял меня в привязанности своей, и сказал что собирается с керваном бежать из Хивы. У Хана глаза теперь налились кровью сказал он, прежде всякой имел доступ к нему, теперь же никого не слушает, дерет с нас ужасные подати за приходящие керваны, и сим преграждает нам совсем путь в Хиву. Он вешает нас, сажает на кол и проч.
В самом деле Хан часто казнит Туркменов живущих в его Ханстве за воровство и другие непорядки. — Но сим только одним средством он мог восстановить тишину в своих владениях. В бытность мою он пятерых повесил.
Геким Али Бай просил у меня письма к Майору Пономареву, но я боясь вверить ему оное, отдал бывшую со мною древнюю монету Юлия Кесаря, для вручения оной на корвете Священнику отцу Тимофею, прося его от моего имени поставит свечку перед образом; у нас такой обычай сказал я Геким Али-Баю, и я тебя о сем не тайно прошу, ты может сказать о том кому хочешь{66}. — Забудь прошедшее сказал мне Геким Али-Бай вставая, и не сказывай по возвращении своем, что я сделал тебе Туркменскую невежливость, я нарочно приезжал тебе поклониться.
Как ни запрещали строго Туркменам входить ко мне, но они всегда находили средства со мною видеться; иные мне были нужны, от большей же части, покоя не было.
Октября 23. Наконец Хан возвратился с охоты и прибыл на водопровод Даш Гоуз, — меня все обнадеживали что скоро буду им призван.
Хотя уже пять дней прошло с приезда Хана в Хиву, но меня все еще держали под стражею; не видя никаких средств избавиться от жестокой неволи решился я прибегнуть к угрозам; почему и повторял несколько раз приставам своим прося их сказать Хану от моего имени, что наступает зимнее время, корвет подвергается опасности замерзнуть в Балканском заливе и погибнуть, ибо без меня он возвратиться не может; если же ото льда он потерпит, то Хан будет за него отвечать пред Российским Государем. — Но никто из приставов моих не смел ехать к нему с сим донесением.
Трое Туркменов моих видя что дела мои идут худо, начали самовольствовать, — один из них просил даже у меня увольнения, — я отпустил его, и также как и Сеида заставил после раскаиваться.
Октября 31. Я позвал к себе Ат Чапара и Юз Башу, чтобы узнать от них обстоятельно о намерениях Хана, прося их еще раз, донести ему о положении корвета и представить об ответственности которой за сие подвергается; но они убеждали меня подождать еще один день, до прибытия в Иль Гельди Ходжаш Мегрема, которого будто бы с часу на час ожидали. — Видевши их нерешимость, я хотел послать Петровича или Сеида в Хиву, но пристава сего не позволили.
Ноября 4. Я узнал через одного Туркмена что с Красноводского берега приехал в Хиву Иомуд Ниас Батыр{67}, имеющей два письма от Майора Пономарева, одно ко мне, а другое к Хану.
Ноября 6. С рассветом я отправил Кульчи тайным образом в Хиву для сыскания его и доставления мне письма.
Сам Ниас Батырь приехал и сказав мне поклон от Хана, вручил по приказанию его письмо от Пономарева.
По словам Ниас Батыра Хан был чрезвычайно им обрадован; Магмед Рагим, продолжал Ниас был обманут слухами доходившими до него от приезжающих Туркменов, что будто бы Русские строят крепость на берегу, но я его теперь разуверил, и в знак своего доброго расположения к вам, он приказал мне лично вам доставить сие письмо и просить вас взять несколько терпения и не скучать; он скоро намерен вас позвать, — на корвете же все благополучно. Веселятся, стреляют из орудий, и дожидают вас. — Я приехал избавителем вашим, без меня, вы бы весь свой век В крепости просидели, — Бог знает чего он мне не наговорил; хотя из слов его и видно было одно самохвальство и я мало ему доверял, однако же как приезжего от Хана угостил его чем мог; старый Ат Чапар мой расхлопотался и истратил в сей день более нежели чтобы в неделю на меня издержал.
Ноября 7. Письмо ко мне Майора Пономарева ничего важного не заключало; — он писал только что к 8 му числу Ноября ожидает моего возвращения; сделав Ниас Батыру значительной подарок, я сказал ему, что не желая ничего иметь скрытного от Хана, прошу доставить ему сие письмо для прочтения.