— А что, — рискнул Климов задать вопрос, — волки эти? Я хочу сказать, Анслен с Эйриком и правда могли становиться волками? Они что, были оборотнями? Вампирами? Это же все сказки, Милентий Григорьевич, правда?
— Нет, конечно, — усмехнулся Стародумцев. — То есть и сказки, и не сказки, все зависит от того, с какой точки зрения посмотреть на этот вопрос… Меня, кстати, Наташа тоже спрашивала об этом, когда помогала мне с переводом.
Старик сделал паузу, и Саша решил высказаться.
— Не верю я ни в вампиров, ни в оборотней, — отрезал он.
— Я тоже, Александр Сергеевич, — осторожно ответил Стародумцев, чувствуя, как в его собеседнике нарастает упрямство, и, чуть помедлив, спросил: — Вы слышали о берсерках?
— Читал, конечно… в детстве, — протянул Климов, пожимая плечами. — Воины-скандинавы… Некоторые из них в угаре битвы могли впадать в безумие, воображая себя волками или медведями… На губах у них выступала кровавая пена, они кусали свои щиты… Так они же вроде обпивались какими-то настоями… из мухоморов? Ну, так это обычная наркомания… — закончил Климов, почему-то не очень уверенно, и спросил: — Разве нет?
— Вот-вот, — закивал головой профессор. — Я, конечно, не верю, что они и в самом деле могли обращаться в животных, но, вводя себя в гипнотическое состояние, под влиянием ли наркотиков или в силу каких-нибудь иных причин, могли заставить окружающих верить себе, чему в немалой степени способствовала их в буквальном смысле слова зверская неистовость, нечеловеческая сила. Поэтому как среди соратников, так и врагов всегда находились свидетели, готовые не то что подтвердить, а отстаивать с пеною у рта, что тот или иной воин обращался на их глазах в волка или, если угодно, в медведя. А уже то, что человек может, — старик невесело усмехнулся, — не только в переносном, но и в самом прямом смысле перегрызть глотку другому, сомневаться не приходится. Тому существует достаточно примеров.
— Самогипноз? — спросил Климов, чувствуя во рту сладковатый привкус крови и вспоминая Анслена де Шатуана, выплюнувшего на каменный пол кусок вырванной из гортани брата плоти. «Бр-р-р! Хорошенькое самовнушение!»
— Если угодно, — кивнул профессор. — В психиатрии это явление получило название синдрома ликантропии.
«Так и есть… Психиатрия!» — с тоской подумал Саша и уныло спросил:
— Откуда берутся такие… м-мм, способности?
— Оттуда же, что и все прочие, — немного озорно улыбнулся Стародумцев. — Одни от Бога, другие от его извечного соперника. — Он помолчал и, точно признаваясь в чем-то не слишком приличествующем его возрасту и научному званию, произнес: — Существует теория… не научная, я бы даже сказал, сугубо не научная. Во все времена, особенно в древние, когда люди в силу различных причин с большей легкостью поддавались своим инстинктам и любая мелкая ссора могла повлечь войну между семьями, родами, деревнями, городами и, как следствие, государствами, сплошь и рядом наиболее всех почиталось право сильного. Победитель мог беспрепятственно убивать побежденных, грабить их, насиловать жен и дочерей. Случалось это довольно часто… Так вот, не все могут проследить свою родословную, но у каждого из нас были дедушки и бабушки, у которых в свою очередь… и так далее. Многие из наших прапрапра и пра, вполне возможно, подвергались насилию, в том числе и самому дикому. Нам, мужчинам, трудно представить, что чувствует женщина, особенно девственница, после того, что над ней совершили. Вероятно, невозможно измерить глубину страданий таких жертв…
Слушая ровную речь старика, Саша вспоминал Ульрику и Клотильду.
Тем временем Стародумцев продолжал:
— Так вот, согласно этой теории, а ее, повторяю, ни в коем случае не следует считать научной, боль, страх, унижение, страдание — одним словом, все, что приходится перенести изнасилованным женщинам, в виде как бы закодированной информации, сообщается детям, зачатым в такие страшные моменты, и на генетическом уровне передается из поколения в поколение, проявляясь самым странным образом в самый неожиданный момент. Это, если угодно, генетическая аномалия.
Климов молча кивнул, а Стародумцев продолжал:
— Хорошо бы, вам дочитать перевод до конца. Тут есть еще кое-что интересное. Например, приписка, сделанная Жоффруа де Шатуаном после странного исчезновения отца… Потом, сам Габриэль, его смерть и чудесное воскресение, это, конечно, понятно: его, скорее всего, просто приняли за мертвого. Но вот видения, заставившие его взяться за перо… Ведь барон утверждал, что видел скандинавского бога Одина, которого германцы чаще величали Вотаном или Водэном… И тот сказал, что пришел помочь своему потомку — Габриэлю.
— Но… — с недоверием произнес Климов. — Тогда получается, что и я тоже… Эйрик, Беовульф — Харальд, его мать Ульрика… Потом, бабка эта слепая… как ее? Амалафрида…
Профессор хотел было задать Саше какой-то вопрос, но в это время в комнате зазвонил телефон, и хозяин, извинившись перед гостем, помчался на зов своего «G. Е.»
— Это ваша ассистентка звонит, Милентий Григорьич! — крикнул Александр из комнаты. — Подойдете?
— Ну вот, — повесив трубку, сказал старик с сожалением. — Говорит, что сейчас заедет…
Видя, что Стародумцеву очень не хочется расставаться с ним, Саша предложил:
— Напоим ее кофе и пусть себе едет дальше. А вас я сам отвезу. Мне делать ну совершенно нечего.
— Что вы, что вы, — запротестовал старик, а потом, когда Саша налил своему гостю чаю, неожиданно спросил: — А откуда же вы узнали про Ульрику и Амалафриду? Вы ведь не прочитали до этого места. У него вся хронология перепутана, он историю основателя своей линии в самый конец поставил. Получилось, что сначала тринадцатый век, а потом девятый… Впрочем, если про прадеда своего, как, естественно, и про деда, и отца, он еще мог собрать какую-то более или менее достоверную информацию, то Эйрик… Здесь, я думаю, мы имеем дело с пересказом какой-то из бытовавших во времена крестовых походов устных легенд. Хотя я лично не знаю ничего похожего. Но, даже если это и не известные никому в наше время легенды, тогда придется допустить, что он домыслил некоторые подробности. Ведь древние сказания весьма щепетильны, когда речь заходит о, простите за выражение, моральном облике героев, или… или поверить, что Один открыл ему глаза и автор этого произведения действительно видел Эйрика.
— А можно мне прочитать об Эйрике? — спросил Саша.
— Боже мой, да конечно! — всплеснул руками Стародумцев и принялся рыться в рукописи. — Вот, извольте.
Быстро пробежав глазами страницы, Саша нахмурился. Профессор посмотрел на него вопросительно.
— А если он ничего не домысливал? — неожиданно для самого себя спросил Климов. — Если он и правда все это видел?
Тут настала очередь удивиться Стародумцеву. Саша, стараясь излагать все как можно короче, рассказал своему гостю о снах, которые случилось видеть ему за последнее время.
Реакция старика показалась Климову довольно странной. Профессор не удивился, он… возликовал и минут пять расточал свои восторги в адрес наследника де Шатуанов, то и дело повторяя: «Тогда все подтверждается, тогда все сходится».
Климов сконфузился, подумав о том, что девяносто лет — это для челдвека все-таки чертовски много. Впрочем, его несколько утешало, что его прорезавшаяся вдруг, мягко говоря, придурь вписывается в какую-то, пусть и не слишком научную теорию. Значит, он не безнадежен? Ну-ну! Саша взглянул на стонавшего от восторга профессора и подумал: «И тебя вылечат… И меня…» Неизвестно, чем закончился бы монолог Стародумцева, не позвони кто-то очень настойчиво.
— Извините, — бросил Саша, быстро направляясь к двери. — Наверное, ваша ассистентка Наташа приехала.
Старик умолк и поник головой. Климов распахнул двери.
— Климов Александр Сергеевич? — спросили с порога.
— Бросьте, ребята, — взмолился Саша, лица незваных гостей показались ему знакомыми. — Какие могут быть церемонии между старыми друзьями? Климов, конечно, Климов, или вы думаете, что я успел сменить фамилию? Входите…
