Заснула без тебя от скуки!

И знаешь ли, что мне

Привиделось во сне?

Ах! и теперь еще в восторге утопаю!

Послушай, миленький! лишь только засыпаю,

Вдруг вижу, будто ты уж более не крив;

Ну, если этот сон не лжив?

Позволь мне испытать». — И вмиг, не дав супругу

Прийти в себя, одной рукой

Закрыла глаз ему — здоровый, не кривой, —

Другою же, на дверь указывая другу,

Пролазу говорит: «Что, видишь ли, мой свет?»

Муж отвечает: «Нет!»

— «Ни крошечки?» — «Нимало;

Так темно, как теперь, еще и не бывало».

— «Ты шутишь?» — «Право, нет; да дай ты мне взглянуть».

— «Прелестная мечта! — Лукреция вскричала.—

Зачем польстила мне, чтоб после обмануть!

Ах! друг мой, как бы я желала,

Чтобы один твой глаз

Похож был на другой!» Пролаз,

При нежности такой, не мог стоять болваном;

Он сам разнежился и в радости души

Супругу наградил и шалью и тюрбаном.

Пролаз! ты этот день во святцах запиши:

Пример согласия! Жена и муж с обновой!

Но что записывать? Пример такой не новый.

   1791

65. ПРИЧУДНИЦА{*}

В Москве, которая и в древни времена

Прелестными была обильна и славна,

Не знаю подлинно, при коем государе,

А только слышал я, что русские бояре

Тогда уж бросили запоры и замки,

Не запирали жен в высоки чердаки,

Но, следуя немецкой моде,

Уж позволяли им в приятной жить свободе;

И светская тогда жена

¹⁰ Могла без опасенья,

С домашним другом иль одна,

И на качелях быть в день светла воскресенья,

И в кукольный театр от скуки завернуть,

И в роще Марьиной под тенью отдохнуть, —

В Москве, я говорю, Ветрана процветала.

Она пригожеством лица,

Здоровьем и умом блистала;

Имела мать, отца;

Имела лестну власть щелчки давать супругу;

²⁰ Имела, словом, всё: большой тесовый дом,

С берлинами сарай, изрядную услугу,

Гуслиста, карлицу, шутов и дур содом

И даже двух сорок, которые болтали

Так точно, как она, — однако ж меньше знали.

Ветрана куколкой всегда разряжена

И каждый день окружена

Знакомыми, родней и нежными сердцами;

Но все они при ней казались быть льстецами,

Затем что всяк из них завидовал то ей,

³⁰ То цугу вороных коней,

То парчевому ее платью,

И всяк хотел бы жить с такою благодатью.

Одна Ветрана лишь не ведала цены

Всех благ, какие ей фортуною даны;

Ни блеск, ни дружество, ни пляски, ни забавы,

Ни самая любовь — ведь есть же на свету

Такие чудны нравы! —

Не трогали мою надменну красоту.

Ей царствующий град казался пуст и скучен,

⁴⁰ И всяк, кто ни был ей знаком,

С каким-нибудь да был пятном:

«Тот глуп, другой урод; тот ужасть ^[1] неразлучен;

Сердечкин ноет всё, вздыханьем гонит вон;

Такой-то всё молчит и погружает в сон;

Та всё чинится, та болтлива;

А эта слишком зла, горда, самолюбива».

Такой отзыв ее знакомых всех отбил!

Родня и друг ее забыл;

Любовник разлюбил;

⁵⁰ Приезд к пригоженькой невеже

Час от часу стал реже, реже —

Осталась наконец лишь с гордостью одной:

Утешно ли кому с подругой жить такой,

Надутой, но пустой?

Она лишь пучит в нас, а не питает душу!

Пожалуй, я в глаза сказать ей то не струшу.

Итак, Ветрана с ней сначала ну зевать,

Потом уж и грустить, потом и тосковать,

И плакать, и гонцов повсюду рассылать

⁶⁰ За крестной матерью; а та, извольте знать,

Чудесной силою неведомой науки

Творила на Руси неслыханные штуки! —

О, если бы восстал из гроба ты в сей час,

Драгунский витязь мой, о ротмистр Брамербас,

Ты, бывший столько лет в Малороссийском крае

Игралищем злых ведьм!.. Я помню, как во сне,

Что ты рассказывал еще ребенку мне,

Как ведьма некая в сарае,

Оборотя тебя в драгунского коня,

⁷⁰ Гуляла на хребте твоем до полуночи,

Доколе ты уже не выбился из мочи;

Каким ты ужасом разил тогда меня!

С какой, бывало, ты рассказывал размашкой,

В колете вохряном и в длинных сапогах,

За круглым столиком, дрожащим с чайной чашкой!