Да ведает же всяк по одам мой клеврет,

Как дерзостный язык бесславил нас, ничтожил,

Как лирикой ценил! Воспрянем! Марсий ожил!

Товарищи! к столу, за перья! отомстим,

Надуемся, напрем, ударим, поразим!

Напишем на него предлинную сатиру

И оправдаем тем российску громку лиру.

   1794

<Послания>

15. К Г. Р. Державину^[1]{*}

Бард безымянный! тебя ль не узнаю?

Орлий издавна знаком мне полет.

Я не в отчизне, в Москве обитаю,

В жилище сует.

Тщетно поэту искать вдохновений

Тамо, где враны глушат соловьев;

Тщетно в дубравах здесь бродит мой гений

Близ светлых ручьев.

Тамо встречает на каждом он шаге

Рдяных сатиров и вакховых жриц,^[2]

Скачущих с воплем и плеском в отваге

Вкруг древних гробниц.

Гул их эвое ^[3] несется вдоль рощи,

Гонит пернатых скрываться в кустах;

Даже далече наводит средь нощи

На путника страх.

О песнопевец! один ты способен

Петь и под шумом сердитых валов,

Как и при ниве, — себе лишь подобен —

Языком богов!

   1805

16. К Г. Р. ДЕРЖАВИНУ {*}

(ПО СЛУЧАЮ КОНЧИНЫ ПЕРВОЙ СУПРУГИ ЕГО)

Державин! ты ль сосуд печальный, но драгой,

Объемлешь и кропишь сердечною слезой?

Твою ли вижу я на кипарисе лиру,

И твой ли глас зовет бесценную Плениру?

Зовет ее и вдруг пускает вопль и стон.

О, участь горькая! о, тягостный урон!

Расстался ты с своей возлюбленною вечно!

Прости, сказал ей вслед, веселие сердечно!

Рыдай, певец, рыдай! тебя ли утешать?

Ах, нет! я сам с тобой душой хочу стенать.

Достойна вечных слез столь милая супруга:

Три люстра видел ты вернейшего в ней друга;

Три люстра ты ее прельщался красотой,

Умом, и чувствами, и ангельской душой.

Сколь часто, быв ее деяниям свидетель,

В восторге мыслил я: «Краса и добродетель!

Ах, если бы всегда встречались вместе нам!»

Сколь часто заставал сиротку и вдовицу,

Лобзавших щедрую Пленирину десницу!

Сколь часто в тишине, по зимним вечерам,

Приятною ее беседой научался,

Дышал невинностью и лучшим возвращался—

Довольней и добрей — в смиренный домик мой!

Бывало, ясною сопутствуем луной,

И в мыслях проходя все наши разговоры,

К жилищу твоему еще стремил я взоры;

Стремил и с чувствием сердечным восклицал:

Блажен ты, добрый муж! ты ангела снискал!

И где ж сей ангел днесь? и где твое блаженство?

Увы! всё в мире сем мечта, несовершенство!

Твой ангел к своему началу воспарил,

И рок печаль и плач в храм счастья поселил!

Теперь ты во своих чертогах как в пустыне,

И в людстве сирота! Уж не с кем наедине

И скуку, и печаль, и радость разделить;

К кому сердечные в грудь таинства пролить?

Кто отягченный ум заботами, трудами

Утешит, облегчит нежнейшими словами?

Кто первый поспешит дать искренний совет?

Кто первый по тебе от сердца воздохнет?

Кто первый ободрит бессмертной лиры звуки

И прежде всех прострет на сретение руки?

К кому теперь, к кому в объятия лететь?

Что делать, что начать?.. Крушиться и терпеть!

Конечно, так судьбы всемощны предписали,

Чтоб счастье и напасть познал ты, сын печали!

Но воззрим к вышнему! — Кто манием очес

Волнует океан, колеблет свод небес

И солнцы и миры творит и разрушает —

Тот страждущих целит, упадших поднимает.

   Осень 1794

17. К ГРАФУ Н. П. РУМЯНЦЕВУ{*}

Что может более порадовать певца,

Как в лестный дар принять от сына

Почтенный лик его бессмертного отца!

Мне не дозволила судьбина

Быть подвигов его певцом.

В то время, как метал он молнию и гром,

Я бедный ратник был, не боле,

И видел не Парнас, но ратное лишь поле;

Я только пению Петрова соплескал,

Который звучною трубою,

Сквозь мрачны веки, путь герою

В храм славы отверзал.

Но мог ли б я и днесь быть чести сей достоин?

Довольно и того мне жребия в удел,

Что рядовый на Пинде воин

Давно желанный лик героя приобрел!