Для пользы общества их узлы разрешают

Иль темный оных смысл нередко объясняют;

И ежели Евфрат среди своих брегов

Мятется и дрожит от имени орлов,

Когда вселенная покорствует римлянам —

То тем одолжены мы храбрым плебеянам.

А ты, скажи мне, чем отечеству служил

И что от древнего Цекропа сохранил?

Лишь имя... О бедняк! о знатный мой повеса!

Ты то же для меня, что истукан Гермеса:

Тот мраморный, а ты, к бесславию, живой —

Вот вся и разница у статуи с тобой.

Чем отличаются животны, как не силой?

Один конь быстр, горяч; другой ленивый, хилый;

Того, который всех на скачке передит,

Следами сыплет огнь и вихрем пыль крутит,

Мы хвалим, бережем и ежедневно холим;

А клячу за ничто продать на торг отводим,

Хотя б Гарпинова отродия была;

Равно и ты презрен, коль знатные дела,

Которыми твои прапрадеды сияют,

Лишь только нам твою ничтожность озаряют.

Достоинство других нам блеска не дает:

От зданья отними столпы — оно падет;

А скромный плющ растет без страха и не гнется,

Хотя и срубишь вяз, вкруг коего он вьется.

Итак, желаешь ли уважен быть, любим?

Знай долг свой: в брани будь искусен и решим,

В семействе друг, в суде покров, защитник правых,

И лжесвидетелей, кто б ни были, лукавых,

Забыв и род, и сан, и мощь их, обличай;

За истину на всё бестрепетно дерзай,

Хотя бы Фаларид, подвигнут адским гневом,

Грозил тебе за то вола разжженным чревом:

Нет нужды! Изверг тот, урод, не человек,

Кто думает продлить бесчестием свой век!

Пускай для них полет свой остановит время;

Но жизнь, должайша жизнь без чести тяжко бремя!

Так жизни ль жертвовать, сим нескольким часам,

Тем самым, для чего и жизнь любезна нам?

Рубеллий! тот уж мертв, кто казни стал достоин,

Хотя он и поднесь над устрицами воин,

Которых сотнями глотает на пирах,

Хоть всякий день еще купается в водах,

Настоянных цветов и амбры ароматом.

Когда же наконец ты хитростью, иль златом,

Иль и заслугами взойдешь на верх честей,

Став, например, главой обширных областей,

Не будь, не будь своим предместникам подобен,

Толико ж, как они, мздоимен, горд и злобен;

Не лей союзных кровь, смягчай их горьку часть

И в правосудии являй свою лишь власть;

Твори, что глас тебе законов возвещает,

И помни, что сенат в возмездье обещает:

Отлику или гром! Так, гром, которым он,

За слезы вдов, сирот, за их сердечный стон,

Сразил Нумитора с жестоким Капитоном,

Сих алчных кровопийц!.. Увы! что пользы в оном,

Коль Панса грабит то, что Натта пощадил?

Не долго ты, Керип, спокойствие хранил;

Неси скорей, бедняк, домашние уборы,

Весь скарб под молоток, пока не придут воры;

Продай всё и молчи, а с просьбой не тащись,

Иль и с последними ты крохами простись;

Хотя и в старину не более щадили

Друзей, которых мы мечом усыновили,

Но им сносней была отеческая власть;

В то время было что у деток и украсть:

Дома их красились Мироновой работой,

Сияли золотом еще, не позолотой;

Где кисть Паразия, где Фидия резец

Оставили векам в изящном образец.

А Верресу соблазн! так, всё сие богатство

Украдкой перешло... какое святотатство!..

Бесстыдна Верреса с Антонием в суда.

Несчастным сим принес мир более вреда,

Чем самая война! Но что похитишь ныне?

Заросшие поля, подобные пустыне,

С десяток кобылиц иль пары две волов...

Быть может, пастуха, отеческих богов,

Быть может, инде бюст — кумир уединенный;

Добыча бедная! но им урон бесценный,

Затем, что это их последнее добро!

Грабитель! смело грабь и злато и сребро

Трусливых родиян, коринфян умащенных —

Чего бояться их, всех в роскошь погруженных?

Но пощади жнецов, питающих наш град,

Столицу праздности, позорищ и прохлад!

Но галла ты не тронь, ибернца также бойся;

И что взять в Африке? О! там, не беспокойся,

Давно уж Марий^[1] был. Страшись, страшись привесть

В отчаянье людей, в которых сердце есть!

Ты можешь захватить и домы их и селы;

Но вырвешь ли из рук их щит, их меч и стрелы?

Булат, булат еще останется при них.

Но обратим к тебе, о Понтикус, наш стих.

Когда подвластные в тебе увидят друга,