часословец — книга молитв, расписанных по часам.
...все побивались Ивашкой Хмельницким... — идиоматическое выражение, означающее: сильно напились.
С. 29. Скрепил и деньги серебряной бумагой получил... — К основным и неизменным атрибутам оформления обезьяньего документа относились непременная «собственнохвостная подпись» на грамоте царя Асыки, скрепленная печатью Обезвелволпала и оплаченная всякими канцелярскими сборами.
С. 29. ...б. канцелярист, забеглый политком обезвелволпала... — Типичная самоидентификация Ремизова, характерная для обезьяньих грамот эмигрантского периода. До отъезда из России на обезьяньих документах весны — начала лета 1921 г. он подписывался как «б<ывший> канцелярист» и «политком» Обезвелволпала. Впервые формула «б. политком» появилась на грамоте В. Шишкова (1921).
С. 30. Ахру — слово обезьянье ~ огонь. — Среди материалов Ремизова в коллекции Т. Уитни (ЦРК АК) в альбоме 1926 г. имеется вырезка из неустановленной газеты под названием «Обезьяний язык»: «Американский естествоиспытатель проф. Гарнер, известный исследователь обезьяньего языка, отправился в дебри Восточной Африки, чтобы там с помощью граммофона продолжить свои исследования. На мысль об исследовании языка обезьян проф. Гарнера впервые натолкнуло своеобразное поведение нескольких обезьян, которые были помещены в одной клетке с диким павианом. Он потратил много денег и времени на эти исследования; долгое время провел в первобытных африканских лесах, в железно-решетчатой клетке, чтобы удобнее и лучше наблюдать за поведением обезьян. Он утверждает, что ему удалось сделать массу любопытнейших наблюдений, которые привели его к заключению, что обезьяны объясняются между собой не только знаками, но и членораздельными звуками. Между прочим он пишет следующее о своих наблюдениях: “я записал почти двести слов на обезьяньем языке. Так, например (обозначая их слова по нашему способу), слово «ахру» означает солнце, огонь и вообще понятие о тепле. “Кукха” — вода, дождь, холод; “гошку” — пищу, процесс еды”». См. также: Безродный М. Об обезьяньих словах // НЛО. 1993. № 4. С. 153—154.
КУКХА. Розановы письма
Печатается по: Кукха. Розановы письма. Берлин: изд-во З. И. Гржебина, 1923.
Впервые опубликовано: Окно. Трехмесячник литературы. 2. Париж, 1923. С. 121—193, вариант под назв. «Розанова <так!> письма» датирован «10.2.23. Charlottenburg».
Летом 1922 г., обдумывая возможные перспективы публикации нового произведения, посвященного В. В. Розанову, Ремизов остановил выбор на журнале «Путник», который должен был выходить в Берлине в издательстве З. И. Гржебина под редакцией М. Горького (см. письмо Ремизова к Шестову от 30 июня 1922 г.: Шестов. 1994. № 1. С. 172; а также анонс журнала: НРК. 1922. № 5. С. 44). Поскольку издание журнала не состоялось, этот план остался неосуществленным. Ряд писем к Ремизову свидетельствует, что писатель делал попытки опубликовать свою книгу и в России. В 1923 г. он передал рукопись для образованного годом ранее московского издательства «Круг» (в состав его редакционной коллегии входил писатель А. Я. Аросев, который в начале 1920-х гг. находился на дипломатической службе и бывал в Берлине). В апрельском номере журнала «Россия», в рубрике «Литературная хроника», даже появилась заметка: «А. М. Ремизов приготовил к печати письма Розанова со своими комментариями и ведет переговоры с московскими издательствами об издании их в России» (1923. № 8. С. 31). Тем не менее вскоре предложение Ремизова было отклонено коллегиальным решением редакции, о чем Аросев уведомил его письмом от 20 марта 1923 г.: «“Розановы письма” я оставил у Марии Михайловны <Шкапской>. Для Круга они не подходят» (ЦРК АК). В результате текст «Кукхи» без вступления и главы «Завитушка» впервые увидел свет во втором номере парижского «трехмесячника литературы» «Окно» (1923) под названием «Розанова письма». Новаторский эксперимент Ремизова в области мемуаристики — воспоминания, основанные на реальных письмах и исполненные «в стиле» Розанова — был встречен с повышенным интересом и вниманием. Так, З. Н. Гиппиус, опубликовавшая в следующем выпуске «Окна» (№ 3) свои мемуары о Розанове, впоследствии вошедшие в цикл очерков «Живые лица», в письме к жене Ремизова от 19 июля 1923 г. была обеспокоена этической стороной нового произведения: «Я не видела «Окна» и не знаю, что <напи>сал Ал. Мих. про Розанова, но видела <в га>зетах что-то, и очень хочу знать <правда> ли, что он такие интимности напи<сал>, которые бы не надо ни про живого <ни про> мертвого? <...> Я о Блоке, и даже о Брюсове много знаю, чего не могла сказать. И о Розанове, вот буду писать — тоже не скажу. Тем более, что, ведь, его вдова, м<ожет> б<ыть> жива, а дочери наверно некоторые живые» (Lamp H. Zinaida Hippius an S. P. Remizova-Dovgello // Wiener Slawistischer Almanach. 1978. Bd. I. S. 175). Другие современники оценили прием создания художественного произведения на основе «интимного, названного по имени и отчеству» материала (Шкловский) как подлинное откровение и даже признали в нем факт рождения новой литературы. Критик Д. С. Святополк-Мирский в письме к своему постоянному корреспонденту, «евразийцу» и музыковеду, П. П. Сувчинскому 8 января 1924 г. отзывался о новом произведении с восторгом: «Читали ли Вы Кукха (Розановы письма?) Книга удивительная. Я вообще его <Ремизова> много читаю и он все растет в моих глазах. Иду к нему опять сегодня и несу ему “хабар обезьяний” шампанское» (Smith G. S. The Letters of D. S. Mirsky to P. P. Suvchinskii. 1922—31 // Birmingham Slavonie Monographs. 1995. № 26. P. 25). В печатных критических отзывах высокая оценка новаторского по форме и глубоко искреннего по содержанию литературного труда прозвучала еще более отчетливо: «...давно не появлялось у нас произведения столь волнующего, трогательного и прекрасного, — писал Б. Шлецер. — Человеческая книга! В том именно особая, волнующая прелесть ее, что в ней дышит человек. — Искусство ли это особенное, изощренное, ибо вовсе не заметное? Гениальная ли интуиция? Вероятно, и то и другое». Подчеркивая адекватность творческого метода Ремизова образу Розанова, критик рассуждал и о своеобразной философии жизни, связавшей героев «Кукхи»: «Скорее я назвал бы обоих» и Розанова, и Ремизова — имморалистами, если бы слово это, в применении к Ремизову в особенности, не представлялось слишком рассудочным и грузным. Но действительно, ни тот, ни другой не подходят к человеку, к явлениям жизни с моральной точки зрения. Та нежность, та чуткость, с которыми Ремизов говорит в воспоминаниях своих о том или другом из своих друзей и знакомых, ни в каком отношении не находится к моральным или умственным качествам этих людей». Касаясь темы Эроса, растворенной в тексте всей книги, Шлецер завершал свою статью следующим выводом: «...в этой эротике столько наивности, теплоты и какого-то уюта, так просто все сказано домашними словами, и столько игры здесь вместе с тем и живого трепета, что чувствуешь — хорошо это и нужно; как пишет Розанов: “И все прекрасно в своей звезде. Розанов это хорошо понимает”» (ПН. 1924. 7 февраля. № 1163. С. 3). Из вступления к книге, написанного в форме письма к Розанову, следует, что текст «Кукхи» сложился еще в России («Все, что возможно пока, записал лунной крещенской ночью»), кроме «Завитушки», которая была написана уже в Берлине. О создании дополнительной главы сообщала заметка в петроградском журнале «Жизнь искусства»: «А. М. Ремизов, написавший рассказ “Розановы Письма”, появляющиеся в непродолжительном времени во 2-ом номере трехмесячника «Окно», работает над завитушкой «Из Розанова», являющейся дополнением к указанному рассказу» (1923. 10 июля. № 27. С. 27). История создания «Кукхи» восходит к ремизовскому альбому с подлинными письмами В. В. Розанова (далее альбом «Розанов»), сохранившемуся в архиве библиотеки Гарвардского университета (США), который, собственно, и является протоформой текста книги. Одни из его титульных листов озаглавлен «Письма Василия Васильевича Розанова † II 1919 г.» и оформлен в эстетике игровых документов Обезвелволпала: с личным значком Ремизова — глаголической буквой «ч», а также обязательной «обезьяньей печатью», имеющей надписи по окружности на глаголице «Обезьянья печать» и на кириллице «Петербург. Василию Васильевичу Розанову», а также в центре на кириллице «Старейшему кавалеру. Алексей Ремизов». Кроме того, здесь имеются пометы рукой Ремизова: сверху справа подчеркнуто: «А. Ремизов»; в правом нижнем углу дата «Paris 1952». В верхнем правом поле листа рукой неизвестного поставлено и обведено: «37», а ниже приписано пояснение писателя, относящееся к цифрам: «номер обыскной ГПУ». Очевидно, что и подборка писем Розанова, и другие иллюстративные и печатные материалы были организованы в единый альбом до того, как 5 августа 1921 г. Ремизовы навсегда выехали из Петрограда. С этим альбомом, как и с другими материалами из личного архива писателя (рукописями, книгами и другими самодельными альбомами), связано событие, происшедшее на границе между Ямбургом и Нарвой. Накануне отъезда, 4 августа 1921 г. Ремизов доверил перевезти через границу часть своего архива эстонскому консулу в Петрограде Альберту Оргу, воспользовавшись его дипломатическим иммунитетом. Однако именно эти материалы были отобраны у Орга при обыске (см.: Кодрянская. С. 304). Тогда-то на обложке альбома и запечатлелся «гепеушный» «обыскной» номер. Пытаясь вернуть свой архив, Ремизов написал ряд обращений к высокопоставленным советским чиновникам, а также влиятельным писателям и издателям. Сохранился составленный Ремизовым список пропавших рукописей, в котором под седьмым номером значатся: «Письма В. В. Розанова с портретом и карикатурами Ко мне — вклеены. К моей жене — вложены» (ГАРФ. Ф. 6065. Оп. 1. № 71. Л. 23). Личный архив писателя вернулся к Ремизову только в июне 1922 г., о чем свидетельствует еще одни титульный лист альбома (Л. 1). В его центре — знаменитая подпись-монограмма Ремизова, возникшая в Берлине. Сверху надпись: «В. В. Розанов † 23 января (10 янв. с/с <так!>) 1919 г. у Троицы-Сергия». В правом верхнем и нижнем углах имеются пометы: «A. Remisoff 7 rue Boileau, Paris XVI; «Charlottenburg 23—24 VI 1922». Наличие в альбоме трех различных дат (1919 — 1922 — 1952) говорит о важности каждой из них: объединение писем после смерти философа; второе рождение альбома после конфискации и, наконец, расставание с литературным памятником Розанову при продаже в частный архив. Упоминание об этом «розановском» альбоме встречается и в письме Ремизова к Н. В. Зарецкому от 10 ноября 1932 г., где писатель перечисляет свои рукописные альбомы для возможной продажи их пражскому Народному музею: «Альбом Розанова. 1) Карточка (снимок с портр<ета> Бакста) с надписью 2) Из журн<ала> вырез<анная> карточка Розанов<а> — его любимая. 2 письма В<асилия> В<асильевича> <Розанова> и точная копия его письма (оригинал уничтожен). Карикатура <на Розанова> Реми из Сатирикона <...> не знаю кого <...> Последняя статья Розанова в Нов<ом> Времени. 23 II 1917» (Прага). Помимо указанных фотографий и рисунков Розанова, в альбоме «Розанов» хранятся подлинные письма философа, расположенные в порядке, отличном от композиции, представленной в «Кукхе». Кроме того, альбом содержит аутентичные копии писем Розанова, сделанные Ремизовым, а также комментарии Ремизова к каждому письму, раскрывающие не только конкретные реалии текста, но и характеризующие каждое розановское письмо как эпистолярный документ, то есть поясняющие использование бланков, характер употребляемых Розановым сокращений, рисунки, графические выделения в тексте и прочие детали. Некоторые из этих авторских комментариев вошли в текст «Кукхи», однако большей частью они остались за рамками произведения. Отдельные фрагменты пояснений Ремизова использованы в составе примечаний к данному тому. Они обозначены кавычками и соответствующей пометой: «Авт. коммент». При этом каждому розановскому письму присвоен номер в соответствии с последовательностью их расположения в составе альбома. В случаях, когда письма Розанова в ремизовском комментарии датированы более точно, чем оригиналы, на которых обычно вовсе нет датировки рукой отправителя, или когда даты писем в «Кукхе» и альбоме не совпадают, — это обстоятельство поясняется отдельным комментарием. Для дополнительной сверки текста нашей рукописной копии материалов альбома «Розанов» во время подготовки примечаний была также использована ксерокопия, принадлежащая А. Е. Парнису, за что приносим ему благодарность.
