В сияньи месяца, при запахе фиалок,

В волшебных образах каких-то чудных грез —

То фей порхающих, то плещущих русалок

Вкруг остановленных на мельнице колес...

Но вот торжественной гармонии разливы

Сливаются в одну мелодию, и в ней

Мне сердца слышатся горячие порывы,

И звуки говорят страстям души моей.

Crescendo...^[27] Вот мольбы, борьба и шепот страстный,

Вот крик пронзительный и — ряд аккордов ясный,

И всё сливается, как сладкий говор струй,

В один томительный и долгий поцелуй.

Но замиравшие опять яснеют звуки...

И в песни страстные вторгается струей

Один тоскливый звук, молящий, полный муки...

Растет он, всё растет и льется уж рекой...

Уж сладкий гимн любви в одном воспоминанье

Далёко трелится... но каменной стопой

Неумолимое идет, идет страданье,

И каждый шаг его грохочет надо мной...

Один какой-то вопль в пустыне беспредельной

Звучит, зовет к себе... Увы! надежды нет!..

Он ноет... И среди громов ему в ответ

Лишь жалобный напев пробился колыбельной...

Пустая комната... убогая постель...

Рыдающая мать лежит, полуживая,

И бледною рукой качает колыбель,

И «баюшки-баю» поет, изнемогая...

А вкруг гроза и ночь... Вдали под этот вой

То колокол во тьме гудит и призывает,

То, бурей вырванный, из мрака залетает

Вакхический напев и танец удалой...

Несется оргия, кружася в вальсе диком,

И вот страдалица ему отозвалась

Внезапно бешеным и судорожным криком

И в пляску кинулась, безумно веселясь...

Порой сквозь буйный вальс звучит чуть слышным эхом,

Как вопль утопшего, потерянный в волнах,

И «баюшки-баю», и песнь о лучших днях,

Но тонет эта песнь под кликами и смехом

В раскате ярких гамм, где каждая струна

Как веселящийся хохочет сатана, —

И только колокол в пустыне бесконечной

Гудит над падшею глаголом кары вечной...

   1856

СОН В ЛЕТНЮЮ НОЧЬ

Апол. Алекс. Григорьеву

Долго ночью вчера я заснуть не могла,

Я вставала, окно отворяла...

Ночь немая меня и томила, и жгла,

Ароматом цветов опьяняла.

Только вдруг шелестнули кусты под окном,

Распахнулась, шумя, занавеска —

И влетел ко мне юноша, светел лицом.

Точно весь был из лунного блеска.

Разодвинулись стены светлицы моей,

Колоннады за ними открылись;

В пирамидах из роз вереницы огней

В алебастровых вазах светились...

Чудный гость подходил всё к постели моей;

Говорил он мне с кроткой улыбкой:

«Отчего предо мною в подушки скорей

Ты нырнула испуганной рыбкой!

Оглянися — я бог, бог видений и грез,

Тайный друг я застенчивой девы...

И блаженство небес я впервые принес

Для тебя, для моей королевы...»

Говорил — и лицо он мое отрывал

От подушки тихонько руками,

И щеки моей край горячо целовал,

И искал моих уст он устами...

Под дыханьем его обессилела я...

На груди разомкнулися руки...

И звучало в ушах: «Ты моя! Ты моя!» —

Точно арфы далекие звуки...

Протекали часы... Я открыла глаза...

Мой покой уж был облит зарею...

Я одна... вся дрожу... распустилась коса...

Я не знаю, что было со мною...

   1857

КАМЕИ

У ХРАМА

Что это? прямо на нас и летят вперегонки,

Прямо с горы и несутся, шалуньи!

Знаю их: эта, что с тирсом, — Аглая,

Сзади — Коринна и Хлоя;

Это идут они с жертвами Вакху!

Роз, молока и вина молодого,

Меду несут и козленка молочного тащат!

Так ли приходит молиться степенная дева!

Спрячемся здесь, за колонной у храма...

Знаю их: резвы они уже слишком и бойки —

Скромному юноше с ними опасно встречаться.

Ну, так и есть! быстроглазые! нас увидали!

Смотрят сюда исподлобья,

Шепчут, друг друга толкая;

Щеки их сдержанным смехом так и трепещут!

Если бы только не храм здесь, не жрец величавый,

Это вино, молоко, и цветы, и козленок —