И в пламенных речах собранью возглашал:

«Возрадуйтесь! Конец насильству и работе:

Мы мир преобразить грядем во имя плоти!»

В ответ, при стуке чаш, при кликах торжества,

Вокруг раздался взрыв хулений божества,

И с наглостью мужи и жены пред собраньем

Являли свой восторг бесстыдным лобызаньем.

Мой спутник тихо мне: «Сегодня кончен бой

За власть. Наутро же подымется другой.

Покуда — твой черед. Мгновение приспело,

И слава — твой удел, лишь что скажу я — делай!»

Сказав, явился он в кругу жрецов других,

Как их верховный жрец, в одеждах дорогих.

Пред голосом его их крики были малы.

Так пред рыканьем льва смолкают вдруг шакалы,

И хор болотных жаб, и крики птиц ночных,

И всякий звук в степи замрет на краткий миг.

Ругаясь над трудом, над троном, над святыней,

Он чернь превозносил и, призывая ныне

Ее к великому свободы торжеству

И наглым образом уподобляя льву,

Который, цепь разбив и надышавшись волей,

От гнева отдыхать улегся на престоле,

Воззвал ко мне: «Певец! Вот наше божество! —

На идол указав. — Воспой же нам его!»

И подал с высоты мне золотую лиру.

Но, любострастному в лицо взглянув сатиру,

Негодования не мог я превозмочь

И лиру срамную отбросил гневно прочь.

«Свобода, — я вскричал, — не пир, не рабство крови,

А духа торжество и благодать любови!

От сердца песнь моя; а сердцем чужд я вам

И гимна не спою разнузданным страстям!»

Мой спутник с высоты меня окинул взором,

И взор его блеснул, как молния, укором.

Но я, трепещущий, далёко был. В тот миг

Виденья чистые моих пустынь родных

И профиль матери, пред образом стоящей,

Мелькнули предо мной... Так путник, весь дрожащий,

В грозу, при молнии увидит пред собой

Вдруг церковь белую средь темноты густой.

Но то был миг один. По храму гул промчался.

И, точно гром в горах, ужасный крик раздался:

«В огонь его, в огонь поборника цепей!»

И всё задвигалось. Жрецы от алтарей,

С подмосток вся толпа, как лютых тигров стая,

Рванулась на меня, всё на пути ломая...

Я схвачен, поднят был и, слыша дикий вой,

На зверских лицах вкруг конец читая свой,

Я бился, выскользнуть стараясь на свободу,

Как угорь пойманный скользит и рвется в воду

Из рук детей, в весну шумливою гурьбой

Пришедших на расплёс, оставленный рекой.

Но, выбившись из сил, уже я помню смутно,

Что с хохотом слился народа рев беспутный,

И я над бездною туманною стою,

И подле путник мой, личину сняв свою,

Как прежде, важен, тих, и с кротостью благою

«Прощай, — мне говорит, — мы встретимся с тобою.

Но помни: океан, бушуя, ил со дна

Подъемлет, но потом уляжется волна,

И берега цветут от брошенного ила».

Значенье этих слов тогда мне тайной было.

От ужаса едва сознание храня,

Я смутно понимал, что вождь мой спас меня.

И он исчез. И тут от скорби и смятенья

Я стал переходить в холодное забвенье.

Лишь чувствовал, что мрак вокруг меня густел,

Сырой, ужасный мрак... и я летел, летел...

ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ

Когда заблудшийся в ночи, в лесу густом,

Вдруг слышит шепот струй и, слухом лишь ведом,

Приходит к озеру, и вдруг на влаге спящей

Увидит — огонек плывет к нему дрожащий,

Поняв, что то ладьи вдоль берега кружат,

Что раков ловят там иль сонных щук багрят,

Он мыслит, что спасен от голода и зверя,

И дышит радостно, в свое спасенье веря, —

Так жизни свет в душе я снова ощутил.

Еще без голоса, но очи уж открыл

И, приходя в себя, был рад, что сердце билось,

И всё понятнее кругом мне становилось.