Увы! — теперь с тобою незнаком,

И русских дев сердца тебе закрыты.

Теперь тебя красавицы уста

Стыдятся, как позора убегая, —

Что ж будешь ты, о речь моя родная,

Ты, лучшая уст женских красота?»

11 Владимир создал для себя пустыню

В своем быту. Он русских убегал,

Но родину, как древнюю святыню,

Как мать, любил, и за нее страдал

И веселился ею. Часто взоры

Он обращал на снеговые горы,

И свежий ветр вдыхал он с их вершин,

Как хладный вздох родных своих долин.

12 Да, посреди полуденной природы

Он вспоминал про шум своих дубров,

И русских рек раскатистые воды,

И мрак и тайну вековых лесов.

Он слышал гул их с самой колыбели

И помнил, как, свои качая ели,

Вся стоном стонет русская земля;

Тот вопль был свеж в душе его, как стоны

Богатыря в цепях. Средь благовонной

Страны олив он вспоминал поля

Широкие и пруд позеленелый,

Ряд дымных изб, дом барский опустелый,

Где рос он, — дом, исполненный затей

Тогда, псарей, актеров, трубачей,

Всех прихотей российского боярства,

Умевшего так славно век конать,

Успевшего так дивно сочетать

Европы лоск и варварство татарства.

13 Как Колизей, боярское село

У нас свою историю имеет.

Одна у всех: о доме, где светло

Жил дед его, наследник не радеет.

Платя хандрой дань веку своему,

Он как чужой в родном своем дому;

Ища напрасно в общей жизни пищи,

Не может он забыться средь псарей;

Сокрывшися в отеческом жилище,

Ругает свет, скучая без людей.

14 Ах, отчего мы стареемся рано

И скоро к жизни холодеем мы!

Вдруг никнет дух, черствеют вдруг умы!

Едва восход блеснет зарей румяной,

Едва дохнет зародыш высших сил,

Едва зардеет пламень благородный,

Как вдруг, глядишь, завял, умолк, остыл,

Заглох и сгиб, печальный и бесплодный...

О боже! Влей в жизнь нашу полноту,

Пролей в пустой сосуд напиток силы

И мыслию проникни пустоту,

Сознаньем укрепи наш дух унылый!

15 Пошли еще пророка нам, и мы

Уверуем в его живое слово,

Пусть просветит он хладные умы,

Поведает, кто мы? Зачем громовый

Орел наш стал могуч своим крылом?

Зачем на нас глядят в недоуменье,

Со страхом, все земные поколенья?

Что нового мы в жизнь их принесем?

Зачем на нас, как на звезду полночи,

Устремлены с надеждой теплой очи

Печальных наших братиев — славян

У снежных Альп, в ущелиях Балкан?

16 Из сей главы, печальной и угрюмой,

Из этих черт глубоко-тяжкой думы

Поймете вы, как мыслил мой герой

В те дни еще, когда в груди младой

Есть жизнь и в ней волканом бродит

Всё, из чего потом в душе выходит

Осадок жалкий — черная хандра!

. . . . . . . . . . . . . . . .

17 Сей пустотой душевною, жестоким

Уделом нашим, мой герой страдал.

Он дома, видя всё одно, скучал

И увлечен всеобщим был потоком:

Наполнить жизнь и душу он хотел,

Оставивши отеческий предел,

Среди иных людей, в краю далеком.

18 И посетил он новый Вавилон,

Вождя народов к жизни вечно новой,

Где ум кипит, свободен, вдохновлен,

На подвиг доблести всегда готовый.

Нашел ли он себе отраду в нем?

Он чувствовал, средь общего волненья,

Среди торжеств, побед иль пораженья,

Он всё чужой на празднике чужом...

Вкруг жизнь кипит: витийствуют палаты,

Решается давно зачатый спор, —

Там каждый в сей божественной, богатой

Общественной комедии актер...

А он пришлец, он незван и непрошен,

На чуждый пир судьбой случайно брошен!

19 То завистью, то скорбию томясь,

Жизнь сих племен кипящих, юных вечно,

На небеса Италии беспечной