И вдруг теперь от сироты несчастной

Нашла отпор!.. Конечно, права нет!

Не дочь тебе и вышла уж из лет...

Но... если б знать, что в этих муках лютых

Больное сердце матери скорбит;

Что это — львица, в собственных же путах

Захлестнута, бессильная, лежит;

Что в этих горьких днях, часах, минутах

Всей жизни ложь несчастную казнит...

О, как теперь всё кажется иначе!

Любви что было в гневе том и плаче!..

Любви!.. И вот чего ей не понять:

«Так измениться вдруг!.. И отчего же?

Ребенком без меня не шла и спать, —

Откуда ж ненависть? За что? За что же?»

Да, да, княжна! теперь могу сказать:

В госпитале вам легче было (боже!),

Где, вольный крест на рамена взложив,

Вы в воздухе вдыхали кровь и тиф!..

Так с лишком год прошел. О бегстве Жени

Узнали все, жалели о княжне.

Сама она от первых потрясений

Уж успокоилась, и даже мне

О ней ни слова. Впрочем, на дом тени

Как будто пали. В мертвой тишине

Княжна как будто погреблась... Часами

Сидит, охватит голову руками,

Не слышит ничего, не говорит...

Или в огромном зале ходит, ходит...

Поедет вдруг в собор и там стоит,

Спустив вуаль; с пречистой глаз не сводит,

И руки жмет, душа вся к ней летит,

И шепчет ей, и точно не находит

Слов, наконец на помост упадет...

А вкруг — кадил бряцанье... хор поет...

Так подошел и бал. И, как всё было,

Мне куафёр рассказывал потом.

Княжна казалась в духе и шутила,

Прической любовалась и венком...

Вдруг входит та, да разом и хватила:

«Позвольте документы о моем

Рожденьи. Замуж выхожу. Желают

Читать попы. Иначе не венчают».

Княжна глядит недвижна и нема.

Та ж, глаз не опуская, без смущенья:

«А не дадите, так пойду сама

И расскажу всё в Третьем отделенье.

Я знаю, чья я дочь». — «Да ты с ума

Сошла! Чья дочь!» — «Да ваша». В то ж мгновенье,

Глядим, княжна шатнулась. «Эдуар, —

Кричит, — воды!» — и кончилась. Удар.

Тут шум и гвалт. Никак уже скандала

Не избежать. Прихлынули толпой.

Очнулась няня первая и стала

Всех просто гнать. Тотчас, сама собой,

Став выше всех, она уже вступала

В бесспорные права над трупом той,

Что ей младенцем, с божья изволенья,

Была дана в любовь и береженье.

Осталась только Женя как была,

Да я промешкал несколько мгновений.

Крестясь, старуха к трупу подошла.

«Чего ж стоишь, простись!» — сказала Жене.

Та только тут как будто поняла.

В лице невольных несколько движений,

И вдруг — что вижу? — Женя — боже мой!..

Та, гордая, статуей роковой

Стоявшая, как будто ледяная,

Обрушилась внезапно над княжной

И, страстно труп холодный обнимая,

К княжне на грудь прижалась головой

И плакала... И, плакать не мешая,

Взгляд на нее кидая лишь косой,

Кругом старушка стала прибираться...

Мне долее не шло уж оставаться...

11 О, тут роман и интерес огромный,

Я чувствовал... Но нить уж порвана!

Один источник, но источник темный,

Старушка няня, и притом она

К княжне пристрастна, верный, не наемный,

Старинный человек, и хоть умна,

Но где ж понять ей высших сфер волненье,

И тонкость чувств, и даже слов значенье!..

Весь век с княжной, и странствовала с ней

И на воды, и по столицам мира,

Видала жизнь народов и людей

До берегов почти Гвадалквивира,

Фортуны прихоти, игру страстей —

Всего видала на веку, но мира

Души ее ничто не потрясло,

И, как мираж, всё мимо лишь прошло...

Ничто ее не подчинило игу

Ни чуждых форм, ни веяний чужих;

Неся свой крест как вольную веригу,

Она жила всё в мире душ простых,

Где набожно одну читают книгу,

Одной лишь верят — жития святых,

Как встарь еще, в блаженные те веки,

О внутреннем радея человеке...

Но как же быть! Все бросилися к ней,