Живем, чтобы жуировать в покое

И праздности! Свой «комфорт» создаем

На крови и костях! А остальное —

Народ, le peuple, держим под ярмом

В невежестве, чтоб нам покорны были, —

Народ, который мы ж освободили!..

А о себе что думают! Какой

При этом фанатизм! В огонь и воду

Сейчас готовы! жертвуют собой!

Уверены, что бедному народу

В них лишь спасенье! Век, вишь, золотой

Откроют — братство, равенство, свободу!

Ну, пусть племянник, — он уж из пажей

Был исключен, — но Женя? С ней что, с ней?»

Княжна терялась, и, что день, то, видит,

Всё хуже. Началось молчанье. Спор

Лишь вспышками, бывало, только выйдет.

И, помню, раз: «Все эти толки вздор! —

Княжна сказала с жаром. — Ненавидит

Она меня — вот в чем весь разговор!»

И разрыдалась. Мне досадно стало:

Ведь малодушье только оказала!

6 Пропало всё веселие у нас!

Весь дом затих, и пенье замолчало,

И музыка как бы оборвалась;

Как будто два хозяина в нем стало

И надвое душа разодралась,

Что в нем жила и жизнь всему давала,

И стало две, и каждая с враждой

Следит упорно всюду за другой...

«Хоть кто-нибудь придите, ради бога,

Да помогите!..» Слава в дни те шла

Про одного в столице педагога —

Княжна тотчас его и позвала,

Про ум его наслышавшися много,

А главное, что вел свои дела

Он без педантства, действуя с успехом

На молодежь иронией и смехом.

Уж был в чинах и в гору вдруг пошел,

Благодаря проекту пересадки

Каких-то к нам из-за границы школ.

Введись-ка план и все его порядки,

Он, уверяют, чудо б произвел!

Вся б наша Русь, от Прута до Камчатки,

Однообразием пленяя взгляд,

Вся б обратилась в чудный детский сад!

Прекрасная и смелая попытка

Уравновешенья духовных сил!

У нас в умах не стало б ни избытка,

Ни недостатка: всё б он устранил,

Все б ровно шли, не вяло и не прытко.

И вот свой план он в общем изложил;

Потом, когда уж по его расчетам

Была пора, он ловким поворотом

На главный пункт направил разговор,

Что, мол, хаос везде, раздор, тревога:

«Мальчишки — даже те вошли в задор,

Учителям толкуют, что нет бога,

Отечество, религия — всё вздор!

Что требуют от них уж слишком много,

И, с важностью взъерошивши вихры,

Шипят: одно спасенье — топоры!

Пусть мальчики б одни, молокососы, —

Нет с барышнями справы! Покидав

И музыку, и пяльцы, режут косы

И, как-то вдруг свирепо одичав,

В лицо кричат нам: вы, мол, эскимосы,

У женщин всё украли! Прав нам, прав!

Работы нам, разбойники, работы!..

Как будто мы-то трудимся с охоты!..»

Он был доволен. Думал — удалось.

Смеялся больше всех, но не смеялась

Лишь молодежь; и только поднялось

Всё общество, как Женечка подкралась

И показала педагогу «нос»,

И с хохотом наверх к себе помчалась;

Блондин же хамкнул: «В полдороге, брат,

Глупцы да подлецы одни стоят».

Как полководец, потеряв сраженье,

Стоял наш ритор... Но грустней всего,

Что вывела такое заключенье

Потом княжна по поводу его:

«Пусть Жени неприлично проявленье, —

Но в сущности и стоит он того:

Они все — красные! Кто так, из моды,

От глупости, кто плут уж от природы».

7 А занимала Женечка меня!..

Был у княжны обед — кой-кто из света

И, между знаменитостями дня,

Ее друзья, известных два поэта.

Один — он чудная душа! Огня,

Любви исполнен, жаждал мира, света,

Мог всё иметь, но презрел блеск и шум

И предпочел свободу чистых дум...

Он горячо душой скорбел за долю,

Что русскому народу суждена.

Разбросан по лесам, прикован к полю,

Он искони и сам, и вся страна

Обречены на вечную неволю...

Сперва — Орда!.. Едва низложена,

Встает Москва — с ней батоги и плаха,