Я думал: «Эй, хандрите вы, княжна!»

А в Крым поездка?.. Жажда ль искупленья

Во дни войны туда ее вела?

Там весь дворец она в своем именье

На берегах Салгира отдала

Под госпиталь... Что ангел воскресенья

Для страждущих у их одра была...

Ох, узнаю! Под бранной лишь грозою

Становишься ты, Русь, сама собою!..

Геройский дух, что там осуществил

Великую в народах эпопею,

На всех свой отблеск славный положил.

Всех озарил поэзией своею...

Генерал-аншеф — что ж, доволен был?

Доволен был — и очень, думать смею! —

Когда княжна, из Крыма воротясь,

О тамошних делах вела рассказ,

О том, как под огнем, на бастионах,

Шутя со смертью, смех не умолкал;

Как наконец, в виду врагов смущенных,

Наш старый вождь им город оставлял.

«В развалинах твердынь окровавленных, —

Суровый аншеф точно повторял, —

Парижский мир — не велика проруха!

За нами главное: победа духа!..»

С загаром на лице, душа полна

Неведомых дотоле впечатлений,

Как хороша тогда была княжна!

Что в этот мир ничтожных треволнений,

В салонный свет свой принесла она

И новых чувств, и новых откровений,

Душой святому подвигу уж раз

Со всем народом купно причастясь!..

5 А если — дочь?.. Так вот она, изнанка

И тайный смысл тревогам и слезам!

Так вот она какая «итальянка»!

В Италии подобрана, вишь, там!

Вот для кого нужна и англичанка,

Француженка и немка — языкам,

Предметам обучать, а там, с годами,

Учителя — и что с учителями!..

«Вот за детей кто богу даст ответ! —

Княжна, бывало. — Уж не то что Жене,

Большому оглупеть!.. j'en perds la tete!^[80]

Тот буквы ять и ъ, а тот спряжений

Не признает!.. Поэзии — уж нет!

Один, так вместо всяких упражнений

В грамматике стал девочку учить —

Да нет! о том мне стыдно говорить!

Взяла другого. Чем же началося?

Читать стихи дал Пушкина «Поэт»

И сделал двести тридцать два вопроса,

Чтоб девочка на все дала ответ.

На этом — год ученье уперлося!

Да все поэты опротивят!.. Нет,

Они — о, прелесть! — сделали открытье,

Что нужны нам не знанья, а — развитье!»

Развитье, впрочем, удалось, — хотя

В ущерб грамматики, и муз, и граций.

Но что-то в нас проснулося, светя

Огнем в глазах; мы всё, без апелляций,

Решили вмиг; все силы посвятя

Развитью смертных без различья наций,

Мы стали «женщиной» в осьмнадцать лет,

В которой всё ново от А до Z.

В то время все, севастопольским громом

От гордой дремоты пробуждены,

Мы кинулись ломать киркой и ломом

Всё старое, за все его вины;

Вдруг очутились в мире незнакомом,

Где снились всем блистательные сны:

Свобода, правда, честность, просвещенье

И даже — злых сердец перерожденье...

И у княжны сиял тогда салон;

Сужденья были пламенны и смелы, —

Но умерял их вкус, хороший тон,

И знала мысль разумные пределы.

Потом всё в стройный облеклось закон,

И жизнь пошла, и началося дело,

Корабль был спущен — лозунг кормчим дан —

И мы вошли в безбрежный океан...

Всё Женя слушала — и не беда бы...

Но тут к княжне племянничек ходил,

Блондин и золотушный мальчик, слабый

И в золотых очках. Он подружил

Своих «сестричек» с Женей: «То-то бабы,

Да-с, Новая Россия!-он твердил. —

Не неженки, не шваль, не сибаритки!

Всё вынесут — и каземат, и пытки!»

Смешные были: сядут все кружком,

Как заговорщики, так смотрят строго

Из-под бровей и шепчутся тайком.

На всё ответ короткий, слов не много,

Отрубят раз и уж стоят на том.

Княжна терялась: резкость мысли, слога,

«Ужасный тон» и эта брань на свет,

Что это мир фразерства, лжи, клевет...

«Откуда это? что это такое?

Послушать их, так все мы только лжем,