Что перед ней, в досаде плача злой,

Сам Купидон, лукавый бог и смелый,

Разбил колчан и изломал все стрелы!

Хоть хроника падений и побед

Для света служит легкой лишь забавой,

И не педант он в нравственности, свет, —

Но высоко и достодолжной славой

Почтит он ту, в которой пятен нет!

Всегда в виду весталки величавой,

Как в оно время развращенный Рим,

Расступится с почтением немым!..

Княжна всю жизнь, как с кованой бронею,

Где каждая блестит на солнце грань,

Сквозь этот мир соблазнов, пред толпою

Чиста как день прошла... И отдал дань

Ей гордый свет, упрочив за княжною

До поздних дней названье Chaste Diane^[75].

Был этот титул ей всего дороже,

Она гордилась им... и вдруг... О, боже!..

Нет! не могу!.. Ее вступленья в свет

Я не застал, — но с первого мгновенья,

При первой встрече, юноша-поэт,

Был поражен!.. Серьезность выраженья

(Ее встречал я не на бале, нет!

В прогулках, по утрам, в уединеньи),

Задумчивость, вдаль устремленный взор —

По небу ль грусть, земле ль немой укор?..

О, дальние дорожки Монплезира...

Или тенистый Царскосельский сад...

И вдруг — виденье неземного мира...

Чуть слышно кони быстрые летят...

О Пушкин! — думал я. — Твоя бы лира...

Ты лишь умел, твой вдохновенный взгляд,

Вмиг указать, где божество во храме,

Вмиг разгадать Мадонну в светской даме!..

Признанье позднее... Княжна была

Моим надолго тайным идеалом...

Трагической кончиной умерла —

Трагедию ж смешали со скандалом!

Она всегда известного числа

Давала бал, и перед самым балом

Упал кумир, и что страшней всего:

С ним рухнул образ нравственный его...

Да, падают империи — но слава

Переживает. Упадает храм,

Но бог, в нем живший, составляет право

На память и почет тем племенам,

Что с именем его прошли, как лава,

Как божий бич, по суше и морям...

Но человек, в котором уважались

Достоинства, которого боялись

Лишь потому, что он был совершен,

Со всех сторон велик и безупречен, —

И вдруг внутри его лишь гниль и тлен!..

Но нет! я не сужу!.. Кто беспорочен?

В падении, быть может, сокровен

Глубокий смысл, и, может быть, уплочен

Им страшный долг... А мы с своим умом

В чужой душе что смыслим? Что прочтем?..

2 На месте я из первых был. Успели

Едва лишь подхватить ее — куафёр,

Модистка — и сложили на постели.

На голове богатый был убор,

А между тем глаза уж потускнели...

А тут кругом блеск ламп, трюмо, прибор

Помад, духов, и надо всем — незримый

Из вечности посол неумолимый.

Да, этот гость был всеми ощутим...

Взглянул он всем в глаза мертвящим взглядом,

Всем в ужасе стоявшим тут живым...

И дрогнули под празничным нарядом

У всех сердца... Эх! шутим мы, труним

Над смертию, над судищем и адом,

А покажись чуть-чуть она — ей-ей,

Раскланяться забудем даже с ней!

Конечно, всё, как при внезапном громе,

Что было двор, что около двора,

Что приживало в старом барском доме,

Всё — в будуар! Явились доктора,

Но, главное, при этаком содоме,

Швейцар, без ног и впопыхах с утра,

И невдомек, чтоб, при событьи этом,

Отказывать являвшимся каретам.

И бальною, разряженной толпой

Весь дом наполнился. Толпа врывалась

И в будуар. При вести роковой

Цветы, брильянты — гасло всё, казалось.

Но над померкшей этой пестротой

Одна фигура резко отделялась:

Недвижно, руки на груди сложив

И — точно с вызовом на бой — вперив

В покойную упорный взгляд, стояла

Одна пред ней девица. Всё кругом

Ее как будто в страхе обегало.

Чужим для всех, казалось, существом

Она была и точно предвещала

Что роковое... Так перед судом

Господним ангел, может быть, предстанет

Нам возвестить, что — се грядет и грянет...