Для него привычен путь пустынный:

Там в горах живет маститый старец,

А к нему не только люди — боги,

В виде смертных странствуя по свету,

На совет заходят и беседу.

Мрачны своды в темном подземельи.

По изломам их идет далёко

С очага колеблющийся отблеск.

Вещий старец и великий Конунг

У огня сидят в глубокой думе.

Тень от них едва дрожит на сводах.

Сын погиб у Конунга — последний

Из троих, и с ним погас могучий

Гальфов род, исшедший от Одина.

Девять дней среди пустых чертогов

Взаперти сидел великий Конунг.

Наконец коня спросил и молча

В горы к старцу вещему поехал;

Издали за ним следили слуги.

Пышет пламя всё светлей и выше,

Но сидит, потупив очи, Конунг:

И теперь, и дома, и как ехал,

У него повсюду, неотступно,

Атли труп безмолвный пред очами.

Вдруг возник — как бы сходящий с неба —

Луч пред ним и тихо проплывает,

А в луче ряд Конунгов брадатых.

Наверху, далёко — некто светлый.

Ниже — лица Конунгу знакомы:

Прадед, дед, отец; последний — сам он,

А за ним уж луч как бы обрезан.

Сдвинулись его густые брови...

Но виденье проплыло и скрылось;

Понемногу снова пред глазами

Атли труп безмолвный выступает...

Вот из тьмы опять выходит словно

Поле битвы. Ветер гонит тучи.

Между туч просвечивает месяц.

Девы битв, Валкирии, возводят

Падших в небо: Конунгов меж ними

Средний сын. Видение сокрылось...

Тьма опять кругом; перед очами

Снова труп безмолвный выступает —

Но не Робберт, а всё тот же Атли.

Вот из тьмы плывет блестящий город.

Корабли причаливают с моря.

Приступ. Люди на стенах, сам Конунг.

Вдруг в глазах его валится мертвый

Старший сын... И всё опять умчалось.

Снова тьма кругом; перед очами

Труп опять безмолвный выступает —

Но не Вилли, а всё тот же Атли.

Бурный мыс — скалистый дикий берег.

Сонм проклятых душ — убийц и татей,

Бедняков озлобленные души —

Вылетают вдруг из-за ущелий,

Корабли разбрасывают, топят;

Вот сам Конунг — держится за мачту...

Вдруг волна. Корабль захлеснут. Конунг

Борется средь пенящейся бездны, —

А вверху, над ним простерший руки,

Необъятный, во всё небо, образ,

Но лица, как на тени, не видно...

Проплыло видение и скрылось,

Выступает снова тело Атли —

Но над ним остановился образ

Необъятный, без лица и темный,

И схватить руками тело хочет...

В этот миг заговорил вдруг вещий:

«Боги — в небе, в мире — человеки,

В темном аде — яростная Гелла;

Надо всем — Судьба, лица которой

Не видал никто во всей вселенной.

Как слепцы, мы бродим в этом мире;

Жребий всем дается при рожденьи,

И его не только люди — боги

Изменить не властны».

Головою

Покачал, не отвечая, Конунг.

Уж огонь на очаге слабеет,

И горой лежит горячий уголь,

Словно дышит золото живое.

И еще длиннее и темнее

От сидящих протянулись тени.

«Сын был у Одина Бальдур, — снова

Молвил вещий старец. — Тщетно боги,

Тщетно вся вселенная стенала:

Жертву смерть не отдала; и боги

Сами ждут судьбы своей покорно».

Поднял Конунг против воли очи.

«Я тебе о Бальдуре, о Конунг,

Расскажу». И — словно мирозданья

Глубина пред ним открылась — вещий

Устремил в пространство взор и начал:

2 «Мрак был в мире. Вдруг орлы вскричали,

С гор небесных пролилися воды,

Грянул гром, и свет в пространство брызнул:

Народился Бальдур златокудрый!

Народился и помчался в небе,

Сыпля стрелы в недругов бегущих,

Юный, светлый, в панцире и шлеме,

В колеснице с белыми конями.