Только, как лебедь, она словно не шла, а плыла...
К морю, бывало, мы, юноши, выйдем в вечернюю пору;
Девушки тут же сидят, в тесный сомкнувшись кружок,
Смотрят, как плоские камни плашмя по воде мы кидаем;
Чей сделал больше прыжков, славу тому прокричат...
Крикнут и мне, — я ж и знать не хотел, есть ли Дора меж ними!
Все пропадают теперь, вижу одну лишь ее.
Вижу задумчивый взгляд, из толпы на меня устремленный.
Так и следит он за мной, всюду он ищет меня...
Видел ее я, как месяц и звезды видаем мы ночью, —
Разве приходит на мысль ими когда обладать?
Сад — стена об стену с нашим; бывало, калитка открыта,
Но заглянуть хоть бы раз — в мысль не пришло никогда...
Подле! так близко! Теперь же меж нами широкое море!
Ветру с неделю я жду. В скуке брожу как шальной.
Вдруг прибегает матрос, кличет: «Ветер попутный! скорее!
Тотчас канат отдаем. Вздернем как раз паруса!»
Я собираюсь, бегу. Кое-как с стариками простился...
Даже всплакнуть-то хоть раз — знали, что некогда им!
В руки мне суют припасы. Я на руку плащ, выбегаю;
Дора в калитке стоит, что-то мне хочет сказать.
«Дора, прощай!» — говорю и бегу, чуть кивнул головою.
«Можно тебя попросить, — так ведь сказала она, —
Ты за товарами едешь... цепочку давно мне хотелось...
Будь же так добр, привези, я заплачу по цене».
Спрашивать (нехотя даже!) я начал: какую, что весу?
Самую малую мне цену сказала она...
Я поглядел на нее... Да ужель это Дора?.. та Дора —
Та, что я видел вчера?.. Слеп ли я был до сих пор?
Иль изменилась она?.. То подымет стремительно очи,
То их опустит на грудь... щеки румянцем горят...
Вкруг нее, словно вкруг девственной дщери Олимпа, — сиянье!
Боги!.. А с пристани там громче и громче кричат...
«Вот захвати ты с собой, — встрепенулась она, — апельсинов,
На море негде достать, и не во всякой земле...»
Скрылась в калитку; и я вслед за ней; апельсины срывает:
Пальцы на солнце сквозят... Тени скользят по лицу...
Падает плод за плодом... Я за нею едва поспеваю...
«Будет!» — твержу, но она ищет всё лучших вверху...
«Тотчас уложим в корзину», — корзина в беседке стояла, —
Свод виноградных листов принял под тень свою нас...
Стала плоды она молча в корзину укладывать, в листья...
Ах, я боялся дышать! Сердце ж стучало в груди!
Вот и корзина готова, а я — всё стою неподвижно...
Дора! тут очи и ты вдруг подняла на меня...
Как же тут было? и что мы сказали, что вдруг очутилась
Грудь твоя подле моей?.. Вижу, твоя голова
Тут у меня на плече... по щеке пробирается слезка...
«Дора! ты вечно моя?» — вырвалось вдруг у меня...
«Вечно!» — промолвила ты, и уста наши встретились сами!..
С берега громче кричат. Вижу — в калитку матрос
Кличет и выставил, словно сердитый Тритон, свою рожу...
Боги! вдруг счастье обнять — и потерять в тот же миг!..
Друг против друга стоим мы, и слезы текут у обоих...
Как подбежал тут матрос, побрал пожитки мои,
В зубы корзину с плодами схватил, и меня за одежду,
С бранью, толкая, увел... Как я взошел на корабль...
Всё это точно как сон!.. Помню — берег в глазах вдруг поехал:
Домы, деревья, гора... Тут лишь опомнился я...
К борту припал: разбиваяся, с пеною волны мелькают,
Крепкие снасти скрипят... Я чуть стою на ногах...
В сердце лишь «вечно твоя» и звучит... Весь дрожу я, как лира.
Долго хранящая гул трудно стихающих струн...
«Да, ты взошло, мое солнце! Завеса с грядущего спала,
Дора! отныне тебе — жизнь моя, слава, труды!..
Вей же, попутный Эол!.. Подтяните-ка парус потуже!
Вправо возьмите руля!.. Ух, словно птица летим!..»
1863
КОНЬ
(Из сербских песен)
Светлолица, черноброва,
Веселее бела дня,
Водит девица лихова
Опененного коня,
Гладит гриву воронова
И в глаза ему глядит:
«Я коня еще такова
Не видала! — говорит. —
Чай, коня и всадник стоит...
Только он тебя навряд
Вдоволь холит и покоит...
Что он — холост аль женат?»
Конь мотает головою,
Бьет ногою, говорит:
«Холост — только за душою
Думу крепкую таит.
Он со мною, стороною,
Заговаривал не раз —
Не послать ли за тобою
Добрых сватов в добрый час»
А она в ответ, краснея:
«Я для доброго коня
