Эстер подняла платья на деревянных вешалках, чтобы мы могли их рассмотреть, а когда Зили попыталась схватить одно, отвела руку в сторону – примерить их мы могли только на следующий день, после ванны. Мы знали, что они нам по размеру – однажды мы уже надевали их в магазине на Медоу-стрит, а потом Эстер отдала их в ателье на вышивку, и теперь у горловины блестели яркие бусинки в форме ракушек.

– Что за веселье? – спросила Дафни, войдя в комнату. На ней были шорты (нам не разрешалось носить шорты), открывавшие шершавые коленки и небритые ноги. За ней шла Калла, часто моргая, как будто только что проснулась.

– Платья цветочниц привезли! – сказала Зили, Дафни крякнула и плюхнулась на кровать Розалинды.

Вскоре платья отправились в шкаф Эстер, но сюрпризы на этом не закончились.

– Ваш отец уехал в Бостон и вернется только поздно вечером, – сказала Доуви. Сегодня вас ждет холодный ужин, и можете съесть его, когда захотите.

Доуви ушла, и Розалинда сказала с нарастающей радостью в голосе, хлопая в ладоши:

– Знаете, что я думаю? Давайте устроим девичник!

– О, давайте, как здорово! – Эстер прижала руки к груди. Она уже начинала скучать по нас.

Эта идея обрадовала всех, даже наименее впечатлительных Каллу и Дафни, хотя недавно к их лагерю извечных скептиков присоединилась и я. Девичник означал пикник: на улице, если было тепло, или – в холодную погоду – в нашей гостиной. Отец всегда настаивал на горячем ужине, даже в самые жаркие вечера, и, осознав, что на сегодня мы освобождены от чопорного ужина в душной столовой, где мамино место снова будет пустовать и всем будет неловко, мы почувствовали необычайную легкость.

Время до ужина мы провели на бледно-изумрудных диванах в нашей гостиной, такой зеленой, словно в ней навстречу весне распустились молодые почки деревьев. Эстер принесла поднос с помадами, чтобы выбрать подходящий цвет для свадьбы, и Розалинда наносила разные тона себе на губы, чтобы показать Эстер, как они выглядят на ком-то еще. Розалинда брала помаду, красила губы, улыбалась, складывала губки бантиком, посылала воздушные поцелуи, а потом стирала ее салфеткой и наносила другую – все они были красно-розовых оттенков. Увидев на Розалинде семь разных тонов, от фуксии и амаранта до «цвета балеток» и «яркой гвоздики», Эстер остановила свой выбор на оттенке «цветение вишни» – весеннем, нежно-розовом. Он был ее фаворитом уже давно, и Розалинда, выступавшая за «матовый коралл», решила, что все ее старания как модели пропали втуне. Потом Калла почитала нам Теннисона – но, кроме меня, ее никто не слушал. Зили забрала поднос с помадами и уселась с ним в углу, пробуя нанести их одну за другой, новый слой поверх предыдущего, и вскоре у нее на губах образовалась смесь из всех оттенков розового. Эстер и Розалинда болтали, орудуя пилочками для ногтей, а Дафни рисовала.

Калла продолжала читать, не отвлекаясь на шутки и вспышки смеха, пока в комнате не стало так шумно, что Розалинда сказала: «Я есть хочу, пойдемте уже!»

Забрав с кухни еду, мы отправились на луг, прихватив с собой пледы, корзинки для пикника и фонари со свечами на вечер. Мы миновали заднюю часть дома и ночной сад Белинды, который она называла «лунным» – здесь росли цветы, распускающиеся по ночам и отдающие свой аромат только с заходом солнца: белый гелиотроп, тубероза, энотера, ночная красавица и луноцвет – ветвистая лиана светящихся в темноте звездочек. Воздух был наполнен ароматами апельсина, лимона и ванили; я с наслаждением вдохнула его, а когда посмотрела вверх, вздрогнула – у окна спальни стояла Белинда: белая ночная сорочка, длинные белые волосы распущены, в руках – свечка в банке.

Я остановилась и крикнула:

– Мама!

Сестры, испуганные резким звуком, одна за другой обернулись, налетев друг на друга. Белинда не смотрела на нас – ее взгляд был устремлен далеко вперед. Может быть, она подошла к окну, услышав наши голоса. Даже издалека она казалось испуганной, словно готовила себя к приходу ночи. Должно быть, вид заходящего солнца наводил на нее ужас – ведь то был час пробуждения призраков.

Розалинда что-то пробормотала, и они с сестрами пошли дальше, оставив меня стоять под окнами.

– Мама, я здесь! – еще раз закричала я, надеясь, что она опустит глаза и увидит меня. Мне хотелось развеять ее ночной морок, чтобы она улыбнулась. Но она лишь задула свечу и растворилась в облаке дыма.

Летом наш луг пестрел россыпью полевых цветов: красный мак и монарда, голубые васильки и люпин, желтоглазые маргаритки и черноглазые рудбекии. Некоторые растения достигали половины человеческого роста. Для нас это был укромный уголок. Дом отсюда виден не был – окруженный высокими деревьями, он был скрыт из виду, как Центральный парк, со всех сторон окруженный небоскребами.

Мы скинули обувь и разложили пледы, по одному для каждой пары сестер, и тут же распахнули корзиночки с едой, приготовленной миссис О’Коннор: мы все страшно проголодались. Салфетки и приборы мы не захватили, поэтому просто выложили все тарелки в середину – туда, где соприкасались наши пледы, – и стали есть руками, отправляя в рот ярко-розовые кусочки холодной семги, в два укуса поедая вареные яйца, сдирая зубами мясо с куриных ножек и раскидывая косточки. Порой мы действительно напоминали стадо голодных животных. Съев все мясо, мы начисто вытерли тарелки кусочками хлеба, предварительно разорвав руками круглую буханку черного. Мы поглотили пшеничные крекеры с ломтями сыра чеддер, а потом опустошили банку зеленых оливок, выплевывая косточки в траву. Затем настал черед овощей – бланшированной стручковой фасоли и редиса с маслом. Расправившись с последовавшим за этим десертом – печеньем с корицей и лимонадом, – мы откинулись на пледы, чтобы перевести дух.

Небо окрасилось полосками розового, потом оранжевого; мы какое-то время молчали. Никто не захотел сказать вслух то, что думала каждая из нас: это наш последний настоящий совместный вечер. На следующий день Эстер идет на барбекю к родителям Мэтью, а через день – репетиция свадьбы; она будет волноваться и готовиться, и ей будет не до бездельничанья с нами. В воздухе витала грусть, но я чувствовала не только это – во мне колотилась мысль, что время уходит и что я сделала недостаточно.

Калла увлекла Зили плетением венков из маргариток, и они тихонько сидели на краешке пледа, соединяя упругие стебельки. Дафни достала из кармана пачку сигарет и спички.

– Тебе обязательно это делать? – спросила Эстер, приподнимаясь и поправляя руками хвостик.

– Вообще-то да.

– Я тоже хочу, – сказала Розалинда, пододвигаясь к Дафни; и они обе, скрестив ноги, склонились над горящей спичкой, как два больших насекомых.

Дафни зажгла свечи в двух фонарях, а я тоже стала плести венок из маргариток.

– Давайте поедем куда-нибудь, – сказала Розалин-да, выдохнув облако дыма и закашлявшись. – Например, в Нью-Йорк, на танцы.

– И как мы туда доберемся? – спросила Эстер, включившись в игру.

– Ты отвезешь нас до гринвичского вокзала, а оттуда мы поедем на поезде, – сказала Дафни.

– Серьезно, Дафи? – сказала Эстер. – Ты хочешь поехать в Нью-Йорк танцевать с мальчиками?

– В Нью-Йорк ездят не только за мальчиками, – сказала Дафни, которая курила с гораздо большей легкостью, чем Розалинда.

– Кого волнуют какие-то мальчики? – сказала Розалинда. – Мне нужен мужчина!

– Роззи, – сказала Эстер.

– К Рождеству у меня должна состояться помолвка, а к июню – свадьба. Этим летом, Эстер, дорогая, выходишь замуж ты, ну а следующим – я. Через пару лет настанет черед Каллы, а после нее…

– Вот уж дудки, – сказала Дафни.

– Ах да, ты же собралась в художественную школу в Европе, – сказала Розалинда, кривляясь.

– Ты и твой зануда-муж можете иногда меня навещать, – ответила Дафни. – В Париже, я полагаю. Или в Амстердаме.

Розалинда нахмурилась:

– Почему ты думаешь, что мой муж обязательно будет занудой?