Твердыня тайн и пу́стынь чар индийских,

И на челе покорном — солнц буддийских

Напечатлел смиренномудрый свет.

Но ты древней, чем ветхий их завет, —

Я зрел тебя, средь оргий мусикийских,

Подъемлющей, в толпе рабынь нубийских,

Навстречу Ра лилеи нильской цвет.

Пяти веков не отлетели сны,

Как, деву-отрока, тебя на пире

Лобзал я в танце легкой той Весны,

Что пел Лоренцо на тосканской лире:

Был на тебе сафиром осиян,

В кольчуге золотых волос, тюрбан.

13

В слиянных снах, смыкая тело с телом,

Нам сладко реять в смутных глубинах

Эфирных бездн иль на речных волнах,

Как пена, плыть под небом потемнелым.

То жаворонком в горних быстринах,

То ласточкой по мглам отяжелелым —

Двоих Эрот к неведомым пределам

На окрыленных носит раменах...

Однажды въяве Музой ясноликой

Ты тела вес воздушный оперла

Мне на ладонь: с кичливостью великой

Эрот мне клекчет клекотом орла:

«Я в руку дал тебе державной Никой —

Ее, чьи в небе — легких два крыла!»

14

Разлукой рок дохнул. Мой алоцвет

В твоих перстах осыпал, умирая,

Свой рдяный венчик. Но иного рая

В горящем сердце солнечный обет

Цвел на стебле. Так золотой рассвет

Выводит день, багрянец поборая.

Мы розе причащались, подбирая

Мед лепестков, и горестных примет

Предотвращали темную угрозу —

Паломники, Любовь, путей твоих —

И ели набожно живую розу...

Так ты ушла. И в сумерках моих —

Прощальный дар, — томительно белея,

Благоухает бледная лилея.

15{*}

Когда уста твои меня призвали

Вожатым быть чрез дебрь, где нет дорог,

И поцелуй мне стигмы в руку вжег, —

Ты помнишь лик страстной моей печали...

Я больше мочь посмел, чем сметь я мог...

Вдруг ожили свирельной песнью дали;

О гроздиях нам птицы щебетали;

Нам спутником предстал крылатый бог.

И след его по сумрачному лесу

Тропою был, куда, на тайный свет,

Меня стремил священный мой обет.

Так он, подобный душ вождю, Гермесу, —

Где нет путей и где распутий нет, —

Нам за завесой раздвигал завесу.

16{*}

Единую из золотых завес

Ты подняла пред восхищенным взглядом,

О Ночь-садовница! и щедрым садом

Раздвинула блужданий зыбкий лес.

Так, странствуя из рая в рай чудес,

Дивится дух нечаянным отрадам,

Как я хмелен янтарным виноградом

И гласом птиц, поющих: «Ты воскрес».

Эрот с небес, как огнеокий кречет,

Упал в их сонм, что сладко так певуч;

Жар-птицы перья треплет он и мечет.

Одно перо я поднял: в золот ключ

Оно в руке волшебно обернулось...

И чья-то дверь послушно отомкнулась.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

ЛЮБОВЬ И СМЕРТЬ{*}

канцоны и сонеты, посвященные имени Лидии Димитриевны Зиновьевой-Аннибал

(† 17 октября 1907 г.)

Breve aevum separatum,

Longum aevum coniugatum

In honorem Domini.

Quisquis terram est perpessus

Veniet huc vita fessus.

In dies sacramini.

Agnus Dei, Salus mundi,

Fac ut veniamus mundi

In Tuum Triclinium:

Pura lympha pedes laves,

Purifices culpas graves

Puritate ignium.^[1]

КАНЦОНА I

Che debbo io far? Che mi consigli, Amore?

Tempo e ben di morire;

Ed ho tardato piu ch'io non vorrei.

Madonna e morta, ed ha seco il mio core.

E volendol seguire,

Interromper conven quest'anni rei:

Perche mai veder lei