Снежный саван пал на обрывы скал,

И по тернам нагорным — снег.

И в безднах из мглы чуть брезжут валы,

Опеняя незримый брег.

И глубинная мгла до Земли досягла,

И Твердь низошла к Земле.

И, как остров — один меж безликих пучин, —

Она тонет в единой мгле.

Океан и Твердь — как рожденье и смерть;

И Земля — о, горький сон!..

И ветра вой, — и в безднах прибой, —

И по тернам нагорным — стон…

И реет порой, как духов рой,

Стая чаек чрез туман;

И садится на брег, и — как свеянный снег —

На родимый падет Океан.

46. ВЕНЕЦ ЗЕМЛИ{*}

Пьяный плющ и терен дикий,

И под чащей — скал отвес,

Стремь — и океан великий

До безбрежности небес...

Так Земля в венце терновом,

Скрытом силой плющевой,

Мерит с каждым солнцем новым

Даль пучины роковой.

Там, за гранью, солнце тонет,

Звезды ходят — вечно те ж...

Вал дробится, берег стонет —

И венок, как вечность, свеж.

Солнце тонет, мир покорен, —

Звезды те ж выводит твердь...

Жизнь венчает дикий терен,

Пьяный плющ венчает смерть.

ОРЕАДЫ{*}

Sie durftten fruh des ewigen Lichts geniessen,

Das spater sich zu uns hernieder wendet. Goethe, Faust II^[1]

47. НА КРЫЛЬЯХ ЗАРИ

В час, когда к браздам Титана, вслед колесам золотым,

Дол, курильница тумана, благодарный стелет дым

И, покорствуя, приемлет синей ночи тихий дар,

А с востока даль объемлет сребропламенный пожар —

И, царя, луна восходит в блеске дивном из-за гор

И в ущелия низводит чародейственный дозор,

И в очах вскипают слезы, и, проснувшися с луной,

Реют видящие грезы над почившею страной, —

Если б сил стихийных крылья были смертному даны

И по воле, без усилья, уносили в те страны,

Где забвенье, где блаженство тайный голос нам сулит,

Где сияет совершенство, где желанье не долит, —

К дальним плыл бы я вершинам — тучкой в лунных перлах туч, —

Где, по девственным стремнинам, рдеет запоздалый луч,

К лону снежной багряницы золотой бы струйкой льнул,

Бег вечерней колесницы упредил и обманул...

Всю бы ночь всезрящим духом, чужд алканий, чужд оков,

Я ловил бесплотным ухом содроганье ледников,

Водопадов дольний грохот, громы тяжкие лавин,

Горных эхо долгий хохот в звучном сумраке теснин;

В очарованной неволе всё б глядел, как вечным сном

Спит царица на престоле в покрывале ледяном;

Как луна, зардев, садится за туманной пеленой;

Как венец алмазный льдится, обнят звездной глубиной.

Я бы стлался змием дымным по извивам пропастей;

Я б смеялся диким скимном в зевы алчущих пастей;

На груди чудовищ белых грудь крепил и охлаждал;

От созвездий оробелых золотой бы вести ждал —

И, когда в святыне зрящей дрогнет вспыхнувший эфир

И по лествице горящей вниз метнется трубный клир, —

Я б чело моей царицы дымкой облачной обвил,

Я бы первый луч денницы, упредив, благословил!

48. ПРЕД ГРОЗОЙ{*}

На среброверхий свой шатер

Дух гор навеял пепл суровый

И скорби мрак черно-лиловый

До их подножия простер.

Как смерти зрак, встает над долом

Гора под ризой грозовой,

И вторит рокот гробовой

Громов прерывистым глаголам.

И ужас высей снеговых

Внезапной бледностью бледнеет,

И дол, приникнув, цепенеет

При вспышках молний змеевых.

49. ДВА ВЗОРА{*}

Высот недвижные озера —

Отверстые зеницы гор —

Мглой неразгаданного взора

Небес глубокий мерят взор.

Ты скажешь: в ясные глядится

С улыбкой дикою Сатир, —

Он, тайну мойр шепнувший в мир,

Что жребий лучший — не родиться.

50. ВОЗВРАТ{*}

С престола ледяных громад,

Родных высот изгнанник вольный,

Спрядает светлый водопад