VII

168. П. — Иванов В. И. Дионис и прадионисийство. Баку, 1923, с вар. Печ. по П. В экземпляре П, находящемся в РА, имеется стилистическая правка карандашом, произведенная Ивановым (СС. Т. 1. С. 864). Бакхилид (Вакхилид, V в. дон. э.) — древнегреческий поэт. В послесловии к IV отделу П Иванов писал: «Стихотворения, соединенные в IV-м отделе этой книги („Ганимед“, „Гелиады“ и „Орфей“), задуманы в духе античных дифирамбов, предназначавшихся для музыкального исполнения в масках и обстановке трагической сцены.

 Открытие в египетских папирусах Британского музея, в 1896 году, между гимнами Бакхилида группы стихотворений, известных древности (как это выдает одна случайная на них ссылка) за „дифирамбы“, — существенно изменило наше дотоле неполное и противоречивое представление об этом роде древней поэзии. Неожиданно встретили мы в этих остатках дионисической лирики строфическое строение, отсутствие которого уже с Пиндара являлось обычным признаком дифирамба. Ни одной из внутренних особенностей так называемого „нового дифирамба“, нам сравнительно более знакомого, мы не находим в воскресших песнопениях начала V века. Наконец, в одном стихотворении названной группы перед нами образчик сценического диалога, начатки которого в древнейшем дифирамбе так важно установить для уразумения свидетельств о происхождении трагедии из дионисических хоров. Мы сочли уместным обратить внимание читателей ниже сообщаемым переводом на этот исключительный по своему историко-литературному значению памятник. Как бы ни ставился вопрос о происхождении греческой трагедии, в форме Бакхилидова „Тезея“ нельзя не видеть звена, соединяющего трагедию с первоначальным дионисическим хоровым „действом“. По-видимому, первоначальный культовой дифирамб, выделив из себя трагедию, продолжал утверждаться в своей лирической особенности и породил параллельную трагедии форму, образец которой перед нами.

Эта параллельная форма (независимо от возможностей соревнующего подражания) сохраняет исконные, родовые черты трагедии и, конечно, прежде всего ту из них, которая в глазах древних являлась решающей в вопросе о принадлежности произведения трагической или, что то же, дионисической Музе: дифирамб дионисичен по духу.

В самом деле, с тою же автономностью непосредственного чувства, с какою мы субъективно решаем, „поэтично“ или нет то или другое поэтическое по форме произведение, — древние утверждали, что одна трагедия (хотя бы и не затрогивавшая прямо дионисического мифа), как, например, Эсхилова „Семь против Фив“, — „полна Диониса“, а другая — „ничего Дионисова“ в себе не содержит. Это различение кажется отголоском эпохи, когда дифирамб и трагедия начали расширять ограниченный культом круг своего содержания путем перенесения Дионисовых черт на новых героев, возникавших как бы масками или ипостасями божественного героя трагических пассий. В нашем дифирамбе никем не узнанный Тезей, сын выступающего перед зрителями Эгея, приближается, еще не видимый, как готовое встать солнце, наполняя театр тем характеристическим для древней Мельпомены ожиданием, тем смятенным и жутким предчувствием назревающего рока, которое мы равно находим в „Семи против Фив“ и „Персах“, в „Ресосе“ и „Эдипе-Царе“. Тезей приближается, как сам Дионис, двуликий, могущий явиться благотворящим или губительным, приближается для торжеств и славы или для бедствий, как его страдающий первообраз. В соседнем дифирамбе Бакхилида, „Тезей и Отроки“, дионисические черты сверхчеловеческого Тезеева облика еще более явны.

Общее впечатление или ничтожно, или музыкально по преимуществу. Все внешнее только намечено, чтобы открыть простор внутренней дионисической музыке. Из лона этой музыки ясно подымаются голоса трагического страха перед героем, как носителем рока, и трагического страха за его судьбу, родственного тому „состраданию“, о котором говорит Аристотель в своем определении трагедии: ибо в праздничных торжественных Афинах ждут Тезея предуготовакные ему роком опасности, как это ведомо и памятно было древнему зрителю. Эти музыкальные и трагические ощущения подчеркиваются словами: „Что-то будет? Чему дано свершиться?“ — так напоминающими Эсхилово: „Плач сотворите, но благо да верх одержит!“ (в „Агамемноне“).

 Перевод дифирамба сделан „размером подлинника“, причем под этим условным обозначением разумеется, что последовательность русских ударяемых и неударяемых слогов соответствует последовательности греческих фесисов и арсисов. В защиту принципов этой передачи можно указать его противникам на тот решающий факт, что перевод, сохранивший античный метр в вышеуказанном смысле, может быть пет под исконную меру древнего гимна. Так, помещенный нами в журнале Министерства Народного Просвещения за 1899 год и вышедший отдельным изданием перевод первой Пифийской Оды Пиндара соответствует музыкальным нотам к той же оде (как бы ни решался вопрос об их подлинности), по рукописи Мессинской библиотеки. Ритмические возможности нашего языка необозримы; их осуществление зависит от личного искусства. Поэтический истолкователь чужого стихотворения, переменяющий его метр и ритм, подменивает иною, чуждою — его музыкальную душу».

О, Пандиона чадо и Креузы. В мифах мать Эгея обычно носит имя Пелия. Креуза с мифом об Эгее — Тесее не связана.

COR ARDENS

 Замысел книги CArd, создававшейся на протяжении почти шести лет, претерпел за это время значительные изменения по причинам как биографическим, так и творческим. Первое упоминание о сборнике — в письме Иванова к Брюсову от 31 июля 1905 г. «Издаст ли „Скорпион“, — спрашивал Иванов, — сборник моих стихов, который скоро, думаю, созреет?» (ЛН. 1976. Т. 85. С. 476). В письме от 3 июня 1906 г. Иванов высказывает свои пожелания относительно формата книги, шрифтов, ориентируясь при этом на брюсовский «Венок» (М., 1906), а также по поводу обложки. Текст, начиная с первого отдела, предполагается выслать изд-ву «в скорейшем времени» (ЛН. 1976 Т. 85. С. 492). Из этого письма можно понять, что название «Cor Ardens» Брюсову уже известно. Однако в письме от 9 января 1907 г. сборник назван по-другому. «Iris in Iris“ скоро вышлю, — пишет Иванов Брюсову. — Сомов уже набросал предварительный эскиз обложки» (ЛН. 1976. Т. 85. С. 495). См. примеч. 195. 1 нюня того же года Иванов сообщает о том, что книга посвящается Брюсову, что по желанию Сомова восстанавливается прежнее название, а рукопись «почти готова» (ЛН. 1976. Т. 85. С. 498). Она еще не была отослана в Москву, когда 17 октября 1907 г. скончалась Л. Д. Зиновьева-Аннибал. 8 января 1908 г. Иванов уведомляет Брюсова о перемене плана издания, рукопись которого готова полностью: это будет «тройная книга» («Cor Ardens», «Speculum speculorum», «Эрос») с единой обложкой, В конце 1908 г. рукопись предполагается пополнить «книгой лирики» «Любовь и Смерть», которую Иванов намеревается включить как четвертую в CArd, отказавшись, по совету Брюсова, печатать ее самостоятельным сборником (ЛИ. 1976. Т. 85. С. 514, 516, 517). В течение 1909 г. между Ивановым и изд-вом «Скорпион» идет обмен корректурами. «„Cor Ardens “ более чем необходимая для нас книга, —- пишет Брюсов Иванову 18 января 1910 г. — Отсрочка каждого дня ее появления — есть твое преступление перед русской литературой, и следовательно, перед русским обществом, перед всей Россией» (ЛН. 1976. Т. 85. С. 525). В июне 1910 г. изд-ву передается рукопись четвертой книги — «Любовь и Смерть». 1 декабря 1910 г. владелец «Скорпиона» С. А. Поляков отвечает согласием на предложение Иванова разделить Card на два тома (письмо к Иванову // РГБ). Во второй том (вторую часть) вошли «Любовь и Смерть», «Rosarium» и лирические ст-ния, написанные летом 1910 г., которые упоминаются в письме М. М. Замятниной к М. А. Бородаевской от 24 июля 1910 г. (РГБ). В 1911 г. Card вышел в свет тиражом 1000 экз. Посвящение Брюсову отнесено только ко второй книге — «Speculum speculorum».

 27 августа 1909 г. Иванов записал в дневнике: «Ночью читал „Cor Ardens“, волновался из-за опечаток, искажающих прекрасную книгу, и радовался, испытывая сердцебиение при чтении первых двух отделов глазами постороннего читателя. Не знаю, стройна ли только вся книга и везде равно высокого достоинства. Но все же имел впечатление грандиозности своей поэзии. Хочется дать книгу совершенной лирики. Она уже быть м<ожет> открыта новым сонетом. Хочется написать свою жизнь» (СС. Т. 2. С. 796). 4 июня 1912 г. Г. И. Чулков писал Иванову: «Книга Ваша дивна, но боюсь, что она не для современности: в ней Дантов XIV в. и какой-то век будущий, но только не наш XX. <...>Повесть „Феофил и Мария“, несмотря на весь эзотеризм свой, всенародна» (РГБ). «Низко-низко кланяюсь Вам за „Cor Ardens“, — писал Ю. К. Балтрушайтис Иванову 7 мая 1912 г., — где я слышу — давным-давно не взывавший к нам — голос истинного пророка» (РГБ). «Вышедшая, наконец, книга, — отмечал Брюсов в рецензии (1911) на первую часть CArd, — не разочаровала долгих ожиданий. В ней впервые Вячеслав Иванов встает перед нами, как поэт, во весь рост. Мы видим мастера, который в полном обладании всеми современными средствами поэзии, сознательно, уверенно, твердым шагом, идет по избранному пути» (Брюсов. Т. 6. С. 308). Не избегая и критических замечаний, Брюсов с особым удовлетворением отмечал в поэзии Иванова «известное приближение к простоте речи», некоторое упрощение и гармонизацию словаря, мастерство версификации. «...Веяние античности, — завершает Брюсов, — придает поэзии Вяч. Иванова редкую в наше время силу, и от его стихов получается впечатление созданий „aere perennius“» (Там же. С. 310—311). Вторая часть CArd была оценена Брюсовым как «выдающееся явление современной литературы». Миросозерцание Иванова, по словам Брюсова, «с известной приблизительностью, конечно, можно назвать религиозным эстетизмом». Восхищение Брюсова вызвали «духовные стихи», помещенные в CArd. В них Иванов, по мнению Брюсова, достиг того предела «„стилизации“, когда подражание, вобрав в себя все характерное и существенное из тех произведений, стиль которых воспроизводит, становится уже примером им, заслоняет собой первоисточники» (ВЕ. 1912. № 7. Отд. XIX. С. 18—19). 9/22 января 1913 г. Иванов писал Брюсову: «Благодарю тебя за статью о 2-м томе „Cor Ardens“, которой горжусь еще более, чем статьей о первом, — не перед людьми, а перед собой» (ЛН. 1976. Т. 85. С. 536). Как и Брюсов, Гумилев рецензировал обе части CArd. Поэзия Иванова, по его словам, — «правдивое повествование о подлинно пройденном мистическом пути» (Гумилев Н. С. Письма о русской поэзии. Пг., 1923. С. 117). Вместе с тем весь тон рецензии, как и то, что Гумилев увидел «неизмеримую пропасть», отделяющую Иванова не только от Пушкина и Лермонтова, но также от Брюсова и Блока, по-видимому, обусловили такую реакцию Иванова по отношению к Гумилеву, которая Ахматовой в ее дневниковых записях была определена как «вечная немилость» («Литературное обозрение». 1989. № 5. С. 12). М. Кузьмин отнес CArd к лучшим и самым интимным созданиям Иванова. Но «при всем искусстве, ловкости и логичности в составлении отделов и группировке материала» CArd представлялась ему «скорее прекрасным сборником стихов, чем планомерно сначала задуманной книгой». «Стремление к полноте и насыщенности, — писал Кузьмин, — иногда заставляют поэта брать образы из разных эпох в одном и том же произведении, в чем скорее можно видеть непосредственность, нежели надуманность». Он отметил также, что «известная невнятность слов, известное усилие и напряжение чувствуется именно в наиболее значительных и устремительных вещах» (ТиД. 1912. № 1. С. 49—51). Молодой критик П. Медведев (впоследствии известный литературовед) откликнулся на выход в свет второй части CArd восторженной рецензией. По его мнению, в поэзии Иванова (как и в поэзии Блока, Белого) воплотилась мечта Пушкина, Лермонтова, Вл. Соловьева «о поэте-пророке, о вдохновенном провидце». У Иванова «эстетическое сливается с религиозным, стихотворение становится пророчеством», сам поэт из «служителя муз превращается в первосвященника». Тем не менее критик ставил вторую часть CArd ниже первой, в которой «с такой прозорливостью были найдены новые краски для русского пейзажа и открыта новая настроенность души — солнца, встретившего Диониса» («Новая студия». 1912. № 13. С. 4—5). Отозвавшись о первой части CArd краткой анонимной отрицательной рецензией, «Новый журнал для всех» (1911. № 33) не изменил своей точки зрения и при разборе второй части книги. Поэт В. Нарбут, в то время акмеист, утверждал, будто CArd доказывает, что Иванов «вместо того, чтобы раздвинуться, войти в гущу художественно-общественной жизни, чтобы стать настоящим учителем молодежи, — предпочел замкнуться в себе, сузиться до крайности, до сектантства». «Холодная риторика В. Иванова, — писал Нарбут, — заменила ему чары подлинной поэзии; философские проблемы — живые образы. <...>Еле-еле выпутываешься из лабиринта мастерски выточенных стихов, из невода мертвых вывороченных архаизмов. <...>Автор — философ, вождь, пастырь — что угодно, но не поэт» (1912. № 9. С. 122). С. С. Аверинцев и С. Г. Бочаров в комментарии к лекции М. М. Бахтина об Иванове указывают на возможные источники образа «пламенеющего сердца»: Еванг. от Луки (XXIV, 32), где говорится: «...Не горело ли в нас сердце наше, когда Он говорил нам на дороге и когда изъяснял нам Писание», а также на статуи в католических храмах, изображающие Христа, на груди которого видно пурпурно-красное сердце (см.: Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 414). В рассказе Н. С. Лескова «На краю света» упоминается картина французского художника А. Лафона «Христос в пещере» (1861). На руке Христа, изображенного на полотне, пылающее сердце, обвитое терном. Это символика, по словам одного из персонажей рассказа, свойственна распространяемому иезуитами культу «Sacre cœur» — «Пресвятое сердце». Как сообщает современный комментатор Лескова, культ возник в XVII в. во Франции, характеризуется пылкостью и чувственной сентиментальносгью (Домановский Л. В. Примечания // Лесков Н. С. Собр. соч.: В 12 т. М., 1957. Т. 5. С. 620). В романе А. Ф. Писемского «Масоны» (часть вторая, гл. III) дается описание московской церкви Архангела Гавриила, посещавшейся преимущественно масонами и похожей, по мнению одного персонажа из романа, на костел. Внутри церкви на стене было изображено сердце, «из которого исходило пламя и у которого были два распростертых крыла». Далее разъясняется символика этого изображения: «Ascendit — возносится!.. Не влачится духом по земле, а возносится!» (Указано А. Ю. Балакиным).