Я улыбнулся, чтобы немного сгладить впечатления от столь откровенного проявления маскулинной культуры. В будущем подобные финты могли привести к определенным проблемам – не в России, конечно, но во многих странах. Впрочем, Алла пока что была не в курсе про феминизм и многовековое доминирование цисгендерных самцов, поэтому мой пассаж был воспринят благосклонно.
– Да я понимаю... я сама всю жизнь тут и с кем-то. Даже когда... ну... отношения были... мы не съезжались, и я на ночь возвращалась сюда. И у Ирки в общаге никогда одна не оставалась.
Я сделал вид, что не заметил её запинки. В конце концов, то, что было у неё раньше, меня не касалось. В наше время рассчитывать на двадцатилетнюю девственницу в качестве невесты могли лишь уроженцы отдельных республик нашего Союза и самых отсталых стран третьего мира. Поэтому я не рассматривал как какой-то приз, что мне повезло быть у Аллы первым. В конце концов, сейчас были другие, совершенно травоядные времена, где подобное иногда случалось.
***
Положа руку на сердце, жить у Аллы мне нравилось гораздо больше, чем в общаге. Например, теперь мне не нужно было приглядывать за рационом себя любимого и двух здоровых и прожорливых оболтусов – эту функцию полностью взяла на себя Елизавета Петровна. Впрочем, когда я спросил, могу ли я пользовать плитой, она совсем не возражала, хотя в этом времени мужчина на кухне был типичным персонажем кинокомедий или карикатур. Но Алла ещё в Анапе подсела на мои завтраки и ясно дала понять, что не собирается от них отказываться – а я не особо и возражал. Мне нравилось её кормить.
По наследству от второй жены мне досталось множество рецептов домашнего фаст-фуда – он не требовал суперпродуктов и готовился достаточно быстро, чтобы не заморачиваться готовкой по утрам. Конечно, те же тосты по-французски, скорее всего, имели очень отдаленное отношение к Франции, но были вкусными и сытными. Про влияние этих блюд на округлости в талии я Аллу, конечно, предупредил, но девушки пока что не были слишком уж увлечены какими-либо диетами. Сейчас у студенток и студентов вообще было примерно одинаковое меню – одинаково вредное для всех с точки зрения будущих адептов здорового питания.
К тому же у Аллы и её бабушки имелся большой запас различных деликатесов. Например, у них обнаружился импортный растворимый кофе – в стеклянной банке с плотно прилегающей черной массивной крышкой и надписью «Taster's Choice» на большой этикетке. Я такой марки не знал, хотя в будущем перепробовал много всякой порошково-кофейной фигни; впрочем, на той же этикетке было нерусскими буквами написано, что этот бренд принадлежит хорошо знакомому мне «Nescafe». Как рассказала Алла, кофе им периодически присылала тетя из Германии, и они относились к нему очень бережно. Но для меня сделали исключение.
Свой напиток я приготовил по рецепту Дёмы, который был таким же турецким, как и мои тосты – французскими. Впрочем, там было несложно – нужно было смешать коричневый порошок и сахарный песок, нагреть в ложке немного молока, взбить всё в пенную массу и аккуратно залить кипятком до половины, а потом добавить холодное молоко. Несмотря на то, что рецепт был явно выдуман кем-то из дёминых знакомых, он давал неплохой результат – правда, именно с импортным порошком. Советский «Кофейный напиток» для этих целей категорически не годился, хотя Дёмыч уверял нас в обратном. Алла тоже оценила и потребовала, чтобы по утрам я будил её ещё и чашечкой этого чудесного напитка.
В холодильнике нашлась палка сервелата и неплохие рыбные консервы – в дополнение к стандартным шпротам, которые почему-то в этом времени считались дефицитом и в свободной продаже появлялись редко. Впрочем, это можно было сказать про многое из того, что имелось у этого запасливого семейства, в том числе и про шоколадные конфеты – в наборе от «Красного Октября» и «Мишка на севере» россыпью. «Мишек» я безумно любил, но попросить постеснялся.
***
Любовь к этим конфетам я бережно пронес через всю свою жизнь. В моём будущем они продавались везде и в самых разных видах, и я иногда брал себе немного, поскольку к тому времени врачи запретили мне получать от жизни почти любые удовольствия. Но кто тех врачей слушает?
Сейчас «Мишки» и любые их аналоги были страшной редкостью, ещё более страшной, чем пресловутая сырокопченая колбаса или фирменная джинса. Колбасу иногда «выкидывали» – очень иногда, разумеется, но важен сам факт; в кооперативных магазинах она вообще продавалась свободно и постоянно, пусть и по неприличным ценам. Купить джинсы западного пошива тоже было вполне реально, тем более в Москве – готовь много денег, бери надежного друга и езжай на любой рынок, где имелся вещевой развал, там наверняка найдется несколько подозрительных личностей с бегающими глазёнками. Или можно было поискать ушлых ребят прямо в общаге – кажется, я даже знал нескольких. Или узнаю… в общем, ничего сложного.
С конфетами же дела обстояли сурово. В любом продуктовом лежал стандартный набор из ирисок и карамелек, которыми, в принципе, можно было откупиться от мелких детей, чем и пользовались многие родители. Но по какому-то негласному советскому кодексу на праздничный стол следовало подавать не карамельки, а исключительно изделия из шоколада, которых днем с огнем было не найти. Конечно, могло повезти и с ними, но такого на моей памяти ни разу не случилось.
Распространенным в широких народных массах способом добыть вожделенную порцию шоколадных конфет был московский Елисеевский магазин на Тверской – сейчас он назывался, кажется, просто гастрономом и располагался на улице Горького. В своей молодости я там был ровно один раз, но мне этого раза хватило на всю оставшуюся жизнь. Я рискнул туда сунуться в январе как раз 1984 года, перед отъездом на зимние каникулы, и хотя новогодний ажиотаж уже закончился, безумные покупатели никуда не делись; мне удалось выстоять какую-то дикую очередь и получить два кило – больше в одни руки не давали – сладостей, которые я потом отвез родителям. И, кажется, сам так и не притронулся к этому с таким трудом добытому подарку. Насколько я помнил, в моём будущем шла какая-то вялотекущая борьба за закрытие этого универмага, которой я не интересовался; я часто проезжал мимо него, и ни разу у меня не возникло желание остановиться и зайти.
Ну а к Алле и ещё бабушке конфеты и прочие редкости попадали через продуктовые наборы, которые в Советском Союзе получали многие категории граждан. В первую очередь, конечно, члены правительства и ЦК партии, у которых были и другие плюшки от созданного их предшественниками государства – например, широко разрекламированная в будущем «сотая» секция ГУМа, где можно было недорого пошить себе приличный костюм, платье или шубу. Но что-то долетало и до других слоев населения – до тех же ветеранов войны и труда, которых пока ещё было много, или до трудяг – правда, не простых; я помнил, что отец приносил какие-то пакеты с вкусностями с работы. Но он был начальником, и, я думаю, им тоже полагались некие льготы – в соответствие с негласным табелем о рангах.
В общем, семейство Аллы жило чуть выше среднего – не медианного, я знал разницу – уровня. Для полного счастья не хватало только наследственной квартиры где-нибудь на «Динамо» от родителей её мамы, которую можно будет выгодно сдавать, но те были живы и здоровы, хотя обитали где-то под Тверью, если Алла опять ничего не придумала – как придумала с дачей Елизаветы Петровны.
***
Помимо квартиры на Новоалексеевской у бабушки действительно имелась дача, только не в Волоколамске, а во вполне фешенебельном Кратово. Алла объяснила свою ложь тем, что не хотела светиться перед «моим» Казахом, а я принял это оправдание. На даче, если верить описаниям, имелся неплохой дом, и бабушка собиралась уехать туда в конце мая и на всё лето, оставив нас с Аллой одних в Москве.
Такая долгая поездка явно была затеяна из-за того, что у них в квартире поселился я, но не потому, что Елизавете Петровне было неприятно моё соседство – думаю, в этом случае она нашла бы силы сказать «нет» незваному квартиранту. Я был уверен, что она просто не собиралась становиться причиной нашего с Аллой расставания – видимо, у меня и бабушки были одинаковые взгляды на причины разводов.
