Редакция получает писем в десять раз больше, нежели имеет по штату сотрудников. Поэтому волей-неволей приходится пересылать эти письма вышестоящим инстанциям. Дескать, разберитесь, примите меры, сообщите нам.

Так как непохоже было, что письмо, хотя и анонимное, написано каким-нибудь кляузником, его и направили для принятия мер.

Довольно скоро был получен исчерпывающий ответ с приложением бумаги, подписанной всеми колхозниками.

«Изложенные в письме факты не подтвердились, — гласил ответ. — Подпись «Группа колхозников из колхоза «Мяшкинай» — выдуманная. Созданная для проверки комиссия из пяти лиц опросила всех членов вышеупомянутого колхоза, однако ни один не признался, что писал данное письмо. Соответствующее заявление они подтверждают собственноручными подписями.

Комиссия нашла упомянутую в письме бутылку, каковая сдана в приемный пункт стеклотары, и вырученная сумма — 20 копеек — внесена в кассу колхоза.

С членами правления колхоза проведена беседа о необходимости и методах рационального хранения картофеля».

А Яткус после отбытия комиссии, посмеиваясь, сказал бригадиру:

— А все-таки эта критика снизу — могучая сила. Впятером целый день в поте лица проверяли!.. Даже бутылку нашли…

— Бутылку? — встрепенулся бригадир, и его мутные глаза блеснули, осветив ультрафиолетовый нос. — Где бутылка? Давай сюда!..

ФУНКЦИОНАЛЬНЫЙ ПОДХОД

Нашему учреждению разрешили строительство дома отдыха на взморье. Все обрадовались. И как же не обрадоваться: в наш век урбанизации даже собака рвется к морю из душного города. Только, разумеется, без покровителей это ей не всегда удается.

Разработали проект. Не коттеджи — картиночка. Управляющему — с балконами, заместителям — с верандами, начальникам отделов — сдвоенные. Один начальник отдела в одном, а другой — в другом коттедже, стена к стене. Удобно. Сквозь двойную стену жены ругаться не смогут, ночью даже запеть можно… индивидуально и коллективно, если гости засиделись. Для пустой тары отдельные шкафчики предусмотрены.

Все остальные сотрудники учреждения тоже будут жить в коттеджах: сколько поместятся в комнате.

Проект одобрили. Только вот со столовой возникли непредвиденные проблемы. Все шло как по маслу, пока не начали разбирать проект в функциональном отношении. То есть как будут питаться в столовой.

Один знаток сразу же возразил:

— Так-то так, а где посадите управляющего, когда столовая начнет функционировать?

— Ну, хотя бы в этом углу. Вид на море…

— А чего он не видел в этом море? Что в этом море у него утопло? У такого человека в голове серьезные мысли, а вы ему море в глаза суете…

— Вид на море успокаивает…

— Его жену никакое море не успокоит… Она не потерпит кругом всяких там… Вкус у нее тонкий. Она же по особому меню будет питаться.

— Разве проект этому противоречит?

— Глупый вопрос от глупой головы. А кто же ей будет носить это отдельное меню мимо всех остальных?

— Ну, можно оборудовать отдельное помещение…

— Вот об этом и надо было заранее подумать.

— Но если для управляющего отдельно, так для заместителей — тоже, у них ведь тоже имеются жены…

— А кто сказал, что нет? А?

Все сразу смолкли.

— Для начальников отделов следовало бы отделить уголок вот в этом углу, — пропищал тоненький голосок после минутного молчания.

— Конечно! И обязательно!

Обо всем, казалось, наконец договорились, все согласовали, но завершить дело помешал все тот же злосчастный функциональный вопрос.

— Все это нетрудно уладить, — спокойно произнес архитектор. — Но где же будут питаться остальные? Для них ведь места не останется.

— А если использовать фойе?

— Так ведь и фойе не останется… А кто же утвердит такой проект?

Проект серьезно застрял. Видите ли, все проекты кажутся простыми, пока не посмотришь на них с функциональной точки зрения. А когда посмотришь, то хоть руками за голову хватайся…

ЖЕНА

В парке на скамейке сидели двое. Один — худощавый, гладко выбритый, из-под берета на плечи падали пряди седых волос. Небрежно перекинутый через плечо длинный шарф и куцая трубка в зубах свидетельствовали о принадлежности его к клану художников. Второй, широкоплечий, сидел рядом, занимая две трети скамейки. Пальто из дорогого велюра, бобровый воротник и такая же шапка ничего не говорили о его профессии, однако всем своим видом он внушительно показывал, что жизнь свою прошагал отнюдь не в рядовых.

Бобровая шапка рассказывала, а трубочка молчала и слушала.

— Скоро будет тридцать лет, как мы с тобой не виделись, ну что ты скажешь… А кажется, только вчера оставили школьную парту… Эх, братец, сложная эта человеческая жизнь… Кажется, уже всего достиг и по работе продвинулся, квартиру из четырех комнат получил — живи и радуйся… Но радость жизни постепенно угасала… А сейчас я опять счастлив, как в молодости. Правду говорят, что молодость — это не возраст, а состояние. Вот я сейчас по уши в этом состоянии. Как там выводит пушкинский Германн: «Тоскливо жизнь моя текла, она явилась и зажгла…» И так зажгла, что до сих пор не могу прийти в себя… Если бы ты знал, какая это женщина… Я и не думал, что мое чувство может быть таким продолжительным и постоянным… Она никогда ничего от меня не требует, но я чувствую себя самым счастливым человеком на свете, когда могу ей что-нибудь подарить.

Как-то прогуливались с ней в Валакампяй, и она сказала: «На этих дубленках сейчас все женщины помешались». И, представь себе, от этих ее слов я сам помешался. Черт знает сколько бегал, пока эту дубленку раздобыл, но зато на ней — как влитая… Заплатил за нее, конечно, втридорога… Знаешь, когда я смотрю на нее, меня охватывает беспокойство, какое-то предчувствие трагической развязки, как будто возьмет и оставит она меня, улетит, как сказочная жар-птица…

— Кыш, наглец! — внезапно ругнулась бобровая шапка, спугнув голубя, пытавшегося сесть ему прямо на голову. — Разносчики болезней…

— Так вот… Я все время только и думаю, что бы еще приятного для нее сделать… Туристическую путевку по Средиземному морю выхлопотал… Вернулась загорелая, лицо как-то по-новому мечтательное… У других, гляди, и фигурка изящная и физиономия ничего, а вот тянет только к ней и все… Здесь и то и другое. Какой-то врожденной элегантностью светится… Кольцо с бриллиантом ей купил, так, думаешь, она и будет его повседневно носить? Нет, братец, только вечером, к черному платью — кольцо, и ничего больше. Я в этих вещах не очень, но кто понимает, говорит: это не женщина, а вершина тонкого вкуса. Красавицы иногда бывают и глуповаты, а эта — наоборот: острый ум, чувство юмора… Недавно едем в троллейбусе, сидим, болтаем, входит одноногий инвалид. Я поднимаюсь, место ему уступаю. А он и говорит: «Нет, нет, вы сидите, а эта молодая девушка может меня, старика, пожалеть… Что ей, такой лани, постоять!»

Так она сразу же отрезала: «Ну вот, придумал еще, жена будет стоять, а собственный муж сидеть, вытянув ходули».

Инвалид плюхнулся на мое место и как засмеется: «Правду говоришь, доченька. Если бы я такую жену имел, целый день на одной ноге согласился бы стоять. Как святой Иоанн на столбе в пустыне. Пусть твой старик стоит и на тебя, молодую, любуется».

Она с этим инвалидом полтроллейбуса рассмешила… Знаешь, братец, я сам себя иногда не понимаю: я, сувалькиец^[3], уже три тысячи пятьсот семьдесят пять рублей и тридцать две копейки на ее наряды и украшения истратил, а чувствую себя самым счастливым гражданином в нашей республике. Все ее измерения наизусть выучил: и рук, и ног, и бедер, и талии… Еще не было случая, чтобы я купил какую-нибудь вещь и ей не подошла. Когда иду рядом с ней, все мужчины оборачиваются… Только и слышишь: «О-о! Помесь Афродиты с Кармен!»