…Поздно ночью в квартире Михаила Исаевича раздался продолжительный телефонный звонок. Прорывалась междугородка.

— Кто на проводе? Слышите меня?

— Слышу. Кто говорит?

Тут вступил смятенный голос, который оповестил:

— Говорят соседи вашего брата. Извините за скорбную весть. Ваш брат скончался.

Надо ли описывать горе Михаила Исаевича? Едва дождавшись утра, он помчался за билетами, чтобы немедленно отправиться вместе с женой в путь.

…Поздно вечером позвонили в общежитие педагогического института и попросили к телефону студентку Инну А. Смятенный голос сообщил, что вчера скончался ее отец. Можно было ожидать, что охваченная горем дочь тут же разрыдается в телефонную трубку. Но рыданий не последовало. Деловым тоном она поинтересовалась:

— А кому-нибудь вы уже об этом говорили?

— Сообщили милиции. Ведь он умер дома, видимо, что-то с сердцем. Последнее время бедняга припадал здоровьем…

— А еще кому?

— Брату папы, то есть вашему дяде.

— Вот это напрасно! Впрочем, бегу. Надо его оставить с носом.

И, позвонив, в свою очередь, маме, проживавшей в соседнем городке, Инна А. навострила лыжи на квартиру отца.

…Когда дядя появился в доме покойного, тело брата уже увезли. Врач «Скорой помощи», тоже вызванный соседями, констатировал смерть от инфаркта. Следователь прокуратуры, затребованный милицией, завершив осмотр квартиры, обнаружил под кипой чистого белья в шкафу сберегательную книжку с солидным вкладом, страховой полис, сколько-то наличными и облигациями. Не ведая, что у покойного была дочь, следователь передал находку на временное хранение его родственнице, тоже прикатившей из недалекого района. Через два часа после отбытия следователя, исполнившего свой долг, в квартире появилась Инна А. со своей мамой.

Ошарашенный дядя застигнул племянницу и ее мать в квартире покойного. Они буднично калякали о делах. Слегка остолбенев, он спросил:

— Пришли взглянуть на то, что сталось с отцом?

— Нет, — насупилась дочь, — пришли взглянуть, что осталось от отца.

Разговор не клеился. Дядя почувствовал глубокую бестактность своего вопроса.

Тут требуется некоторое разъяснение. Сущность этой истории такова. Двадцать лет назад брат Михаила Исаевича женился. Увы, как это иногда бывает, матримониальное содружество не сложилось с самого старта. Ведь известно: брак — одно «да», за которым следует целая вереница «нет». Словом, семейная жизнь не вытанцовывалась, и молодые вскоре разбежались. Родившаяся через некоторое время дочь жила вместе с матерью в соседнем городке. Таково коварство судьбы…

Разведенный супруг завел размеренный и фундаментальный образ жизни бобыля. Разумеется, он не отрекался от своей дочери, платя все эти годы положенные алименты. Более того, он известил дочь, что мечтает жить вместе с ней. Но, подхлестываемая матерью, она не только отказывалась от переезда в дом отца, но и вообще не казала туда носа. Он долго томился наедине со своими грезами, пока, выражаясь на языке художественных образов, фосфорическая стрелка на часах его жизни не показала двенадцать часов.

…Итак, события развивались параллельно.

Шатаясь от горя, дядя пробрел в учреждение, где его брат служил, чтобы вместе с сослуживцами похлопотать о похоронах. Был заказан лучший гроб с кистями. Были расписаны скорбными надписями муаровые ленты. Словом, все шло своим натуральным порядком.

Дочь покойного припустилась в институт. Обладая чувствительной душой» она раздавала билеты в театр, которыми ей поручили обеспечить соучеников на время каникул. Мать ее опрометью бросилась в нотариальную контору. Взволнованно переводя дыхание, она пригласила нотариусов для описи оставшегося от покойного имущества. Нотариусы прибыли в тот момент, когда на квартиру привезли гроб с телом усопшего. Комнаты были набиты знакомыми и соседями, пришедшими проститься с покойным, прежде чем его перевезут в тот недалекий городок, где должно было состояться захоронение. Обведя квартиру взором скучным, как алгебра, нотариусы отступили, сообразив, что явились для описи в не совсем подходящий час.

Похороны состоялись на следующий день. Прикатила траурная делегация сослуживцев всеми уважаемого покойного. Явились его бывшие земляки. Рыдали родные. Гроб утопал в венках и цветах. Не было только мало-мальского букетика от Инны А. и ее мамы. Впрочем, участники похорон проглядели все глаза, но тех и следа не было.

Да и до этого ли им? Мир маленьких, но сильных страстей внезапно открылся перед наблюдателями. В то время, когда брат покойного заказывал гроб, машину, венки и прочие погребальные атрибуты, Инна А. и ее мать, недосягаемые для упреков, сломя голову бегали из районной прокуратуры в нотариальную контору и обратно. В прокуратуре они подчеркивали, что именно Инна как единственная наследница должна заполучить найденные в квартире деньги и документы. Естественно, с ними никто не пытался спорить. В любой момент все будет возвращено ей согласно закону… В конторе они торопили нотариусов совершить опись наследуемого имущества, так как у них возникла гипотеза, будто его желает заграбастать этот гусь — дядя.

Однако дядя, увешанный боевыми наградами, вовсе и не желал завладеть скарбом брата. Нотариусы без труда описали обычную квартирную снасть, проставив с его же помощью примерную стоимость каждой вещи. Но распаленный холодностью и безжалостностью племянницы, он после короткой внутренней борьбы обратился в суд. Нет, конечно же, повторяем, он ни на что не покушался. Но просил только одного — вычесть из наследства хотя бы половину суммы, которую затратил на похороны, заказанный памятник и все такое прочее. С отчаянным лицом дядя пояснил, что он не стал бы предъявлять свой иск, если бы наследница повела себя чуть корректнее. Но коли она только помышляет о материальном аспекте вопроса, то пусть, черт возьми, не артачится, а понесет часть расходов. Так сказать, отдаст последний долг отцу.

Инна А. тоже с этого момента ушла с головой в бурную стихию юриспруденции. Ее гвоздила мысль, что за время ее отсутствия дядя успел заменить новый полированный шкаф на шифоньер с царапинами, а собрание сочинений Л. Н. Толстого какими-то нелепыми брошюрами на юридические темы… Уже самый тон этого иска — этакая императивность стиля, которым предлагалось возместить нанесенный ущерб, заставлял насторожиться. Однако эксперты, посланные на квартиру судьей, нашли, чю вся недвижимость недвижима, а что до оценки, то она даже меньше того, что записали на глазок их предшественники-нотариусы.

На состоявшемся вскоре суде Инна А. появилась настолько сияющая и уверенная, что даже судью покоробило. Смущенно прокашлявшись, она спросила:

— Перед лицом, так сказать, смерти вы удивляете меня. Неужели у вас не шевельнулась жалость к покойному? Ведь он, судя по показаниям свидетелей, стремился соединиться совами.

Опершись взглядом на мать, конечно же, присутствовавшую в зале, Инна А. отвечала, любуясь собственным бессердечием:

— Я не желала видеть отца при жизни и пришла на квартиру, чтобы убедиться, что он мертв.

— Ну, вы хватили через край… А не было у вас желания принести хотя бы букетик на его могилу?

— Вы рассматриваете дело о букетиках или о наследстве? — запальчиво спросила Инна А. — Это в конце концов мое право — приносить букетик или ставить памятник. Я, например, на такие расходы не пойду.

Да-с, легко быть твердым, будучи бесчувственным. Ну да ладно. Может статься, что тут читатель разведет руками. Стоит ли внедряться в судебный процесс? Не стоит. Не станем судить, в свою очередь, правомерен ли иск дяди и справедлива ли была дочь покойного, когда выдвинула свой гипотетический иск. Пройдем мимо этих щепетильных обстоятельств и зафиксируем лишь моральную грань конфликта.

Да, можно понять чувства бывшей супруги, в течение многих лет копившей злобу против своего мужа. В конце концов можно понять и Инну А., не желавшую по научению матери — кстати, педагога, гуманитария — проведывать отца даже в дни обострения его недуга, приведшего к роковому исходу. Но вопреки французской пословице понять — вовсе не значит простить.