На помощь из Иркутска был послал отряд Каландарашвили.

В середине мая у станции Гонгот произошло сражение, окончившееся поражением семеновцев и японцев. Потеряв восемьсот солдат, противник бежал. Через несколько дней Нестор вынудил японцев заключить перемирие и отвести войска на восток.

В гонготском бою он показал себя находчивым, решительным командиром, проявил отчаянную храбрость. Рискуя жизнью, бросался он в самые опасные места и был тяжело ранен. Бойцы вынесли его на руках в укромное место, командование отрядом принял Асатиани.

После гонготской победы отряд расположился в забайкальских казачьих станицах на отдых. «Жили мы дружно, помогали населению косить сено, убирать хлеб, строили избы для стариков, для сирот»,— с удовольствием подумал Строд.

Был на исходе август, когда японцы нарушили перемирие. По их требованию барон Унгерн начал свой мрачный поход в Монголию с целью отрезать Сибирь от Забайкалья.

Главком Уборевич двинул навстречу барону партизанскую группу Катерухина, в состав которой вошел и отряд Каланда-рашвили. Строд и Асатиани командовали Таежным и Кавказским полками каландарашвилевцев.

«Не знаю, что тогда было труднее — бои с головорезами Ун-герна или путь через тайгу. Мы шли по топям, по лесным завалам, переправлялись через бесчисленные потоки, от ненастной погоды испортились запасы муки, иссякла соль. Мы ели мясо, посыпая его порохом, страдали от ран, сильнее страданий физических были душевные. Барон Унгерн оставлял в станицах следы ужасающего разбоя. Мы находили обугленные черепа и кости мирных жителей, трупы женщин с отрезанными грудями, выколотыми глазами. Ненависть обжигала наши сердца, ярость наша становилась оружием». Строд невольно поежился от воспоминаний.

...На пограничной полосе, около станицы Каринской, партизаны столкнулись с бандами Унгерна. Главный удар по унгер-новцам нанесли каландарашвилевцы, и от этого удара разбежались бандиты барона. «Нестора тогда не было с нами, он формировал новые воинские части из корейских крестьян, но имя его воодушевляло нас. Он стал не только вожаком партизан, но и знаменем их. Вот так, от боя к бою, очищал он сёбя от анархических замашек, на моих глазах превратился в коммуниста, и воинская дисциплина становилась его первой заповедью»,— продолжал размышлять Строд.

Приказом Иеронима Уборевича командующим революционными корейскими войсками был назначен Нестор Каландара-швили. Реввоенсовет вызвал его в Москву для отчета о формировании корейских частей.

«Вскоре я получил от Нестора телеграмму: «Готовьте наших орлов к новому походу». Прошло девяносто дней, а мы с ним уже отмахали три тысячи верст. До Якутска подать рукой, а там новые походы и последние бои за революцию»,— заключил Строд.

Метель разыгралась вовсю, изнуренные лошади остановились. Нестор заворочался, вылез из кошевки, к нему подошли Асатиани и якут-кучер.

— Почему стали? — спросил Нестор.

— Дорогу перемело, не видно ни зги,— ответил Асатиани.

— Далеко до почтовой станции? — обратился Нестор к якуту.

— До поселения Покровского остался один кес,— сказал кучер.

— Сколько это по-русски?

— Семь верст,— объяснил Строд.

— Семь верст до небес, и все лесом,— хмуро усмехнулся Нестор, обирая с бороды снеговую куржавину.

В сельце Покровском Нестор приказал собрать жителей на сходку. Среди собравшихся были и якуты — лазутчики из штаба мятежников, но никто не догадывался об их присутствии.

Нестор выступил с речью. Позванивая кавалерийской саблей, он ходил около стола и говорил о Ленине, о борьбе красных и белых, о близкой победе, черные влажные глаза его сияли, черные волосы взметывались над желтым лбом.

— Я пришел вернуть похищенную у вас свободу. Я верну ее даже ценой собственной жизни. Если останусь в живых, буду счастлив вашим счастьем, если погибну, вспомните обо мне как о верном сыне революции,— закончил он и вдруг выдернул из ножен саблю.

Все вздрогнули от провизжавшей стальной струи, он же подбросил саблю, поймал ее на кончики пальцев, поцеловал и рассмеялся. Обитатели тайги рассмеялись ответно: они обожали эффектные сцены.

Во время собрания телеграфист подал Нестору телеграмму. Он никому не показал ее, но предупредил Строда:

— Приготовься к немедленному выступлению. Якутск в опасности, мятежники усиливают натиск. Уйми бандитов, я со штабом еду следом за тобой.

Строд подчинился его приказу без расспросов, головной эшелон выступил на двое суток раньще.

В тридцати верстах от Якутска Лена образует Табагинскую протоку. Под крутыми обрывами протоки петляет тракт, с обоих берегов хорошо следить за путником, едущим в Якутск или из Якутска. В чащобе охотники настроили вежи, в одной из таких веж морозной ночью сидели два офицера. Нервно покуривая, они прислушивались к каждому шороху и, хотя, кроме них, никого не было, разговаривали полушепотом.

— Лазутчик из Покровского был? — спрашивал Семен Михайлов, командир отряда ротмистра Николаева — организатора засады.

— Еще утром. Он видел, как телеграфист подал Каландара-швили телеграмму, а тот приказал Строду спешить в Якутск.

— Сработала наша приманка. Когда Строд проехал Та-багу?

— Сегодня в полдень.

— Он не заметил ничего подозрительного? '

— Мы вели себя как мыши.

— і Строд шел с пулеметами?

— Я насчитал шесть.

Офицеры помолчали с минуту.

— Строд давно отдыхает в Якутске,— сказал Михайлов.

Он уже не сможет помочь своему Деду. А что думает наш корнет?

— Уничтожение Каландарашвили и его штаба Коробейников считает решающим делом. Тогда Якутск окажется у его ног, думает корнет.

— Это он так и говорит?

— Именно он, а не я.

— Сопливец, оседлавший счастливый случай,—сплюнул и вытер плевок Николаев. — Ведь мы даже не знаем, что станем делать, когда покорим Якутск.

— А лотом что?

— А потом? Тише! Кто-то идет...

Офицеры вынули наганы, замерли в ожидании. У дверей трижды покашляли.

— Заходи! — крикнул Николаев.

В вежу неслышно протек якут-лазутчик.

— Я прискакал из Техтюра. Туда приехал большой крас* ный начальник, с ним много других, — путаясь в русских словах, сообщил он.

— Когда он был в Техтюре? — спросил Михайлов.

— Часа два назад.

— Он там заночует?

— Он скоро появится в Табагинской протоке.

— Посылает ли вперед разведку? — опять спросил Михайлов.

— Нет-нет!

— Прекрасно! Идем в засаду,— Михайлов застегнул на все пуговицы полушубок.

Офицеры вышли из вежи.

Блистала морозная луна, окольцованная полосами своего же света, тени деревьев лежали в сугробах, в пронзительном сиянии протока проглядывалась от берега до берега. Офицеры спустились в заросли, к замаскированным пулеметам.

— Ничего не слышно? — спросил у пулеметчиков Николаев.

— Пока тишина, но не беспокойся, ваше благородие. Здесь за версту скрип полозьев услышишь. А ночь какая светлая, хоть рукавицы штопай, — отозвался пулеметчик. — Закурить не найдется?

1 — Вот махорка, держи,— подал кисет Николаев.

Ты оставайся, здесь, я пойду на левый берег. Начинаем по сигналу. Закричу филином — и тогда с богом. С богом то-гда, повторил Михайлов, выбегая на тракт, особенно черный на сумеречной белизне протоки.

— Табага! Что означает это слово по-русски? — спросил у себя ротмистр Николаев. — Что бы ни означало, но сегодня оно означает Смерть с большой буквы. — Николаев постучал обледенелыми валенками. — Мороз до костей продирает, в такую ночку с бабенкой бы под одеяло. Что это такое, господи?

Пронзительный визг, будто звук стекла, раздираемого алмазом, пронесся над протокой.

— Снег скрипит под полозом,— пояснил пулеметчик, туша цигарку. ■— Кажись, едут...

Из тени береговых скал появилась кошевка, за ней другая, третья.

В первой кошевке ехали Нестор Каландарашвили и Михаил Асатиани, оба сидели, подняв закуржавелые воротники дох, опершись на пулемет, припорошенный снегом.