Таинственный человек посылает его на таинственный пароход! Вечером мальчик передает тяжелый чемоданище, не каждый сможет приволочь такой.

Вижу, хочется посмотреть, что в нем. Будешь хранить

тайну?

— Я люблю все таинственное.

Молодой человек открывает чемодан: револьверы, патроны. Настоящие револьверы и патроны настоящие. В глазах мальчугана восторг, он трогает пальцем новенькие револьверы.

— Ты сын Александра Каландарашвили?

— Я сын князя Каландарашвили,— с гордостью поправляет мальчик.

— Тоже мне князь! Не выпускает мотыги из рук, ходит В рваных штанах.

— Хорошие штаны носят только богатые.

— Придет время — и отберем все лишние штаны у богачей,— смеется молодой человек:, мальчик тоже, серебряный его смешок наполняет темную саклю,— что-то загадочное заключено в словах молодого человека, и новая тайна наполняет трепетом душу подростка.

...Нестор заворочался на узкой скамье, доха соскользнула на пол. Он проснулся, надел торбаса, закутался и, бесшумно ступая между спящими, вышел на двор.

Тьма между деревьями посерела, но перед рассветом стало еще холоднее. Тяжелое, опасное безмолвие сдавливало окрестности, даже не слышно шагов часового.

«А где же он? — тревожно подумал Нестор. — Должен стоять у крыльца, а его нет».

Он обошел школу и увидел часового, прислонившегося к из« городи, винтовка валялась на снегу. Нестор подошел к часовому.

— Почему спишь? Почему не требуешь пароля?

Часовой не отвечал, не шевелился, лицо его светилось из мглы, как алебастровая маска.

— Па-че-му не спрашиваешь пароль? — уже сердито повторил Нестор и толкнул часового. Тот покачнулся и упал на снег.

— Да он же замерз! Черт возьми, замерз, а начальник караула дрыхнет, не сменив постов.

Ярость оплеснула командующего, он вбежал в школу, вздул коптилку, глянул на часы: седьмой час, а караул должен смениться в шесть.

— Подъем! Довольно спать, подъем! — прокричал Нестор, и командиры проснулись.

Нестор присел-к столу, прерывисто дыша, барабаня пальцами по столешнице.

— Что случилось? — спросил Асатиани, подходя к командующему, но тот властно отодвинул его в сторону.

— Где начальник караула?

Откуда-то из угла выступил обросший, обрюзглый мужчина.

— По твоей вине, негодяй, замерз на посту человек! Принесите погибшего в школу... Он не покинул поста, а ты спал. Ты позабыл про свою обязанность, негодяй! — Нестор повернулся к Отроду, к Асатиани, обвел погасшими глазами командиров.—■ Отдать его под суд!

Поздним утром первый эшелон со штабом командующего двинулся в путь. Нестор был недоволен запоздалым выходом — до Якутска еще десять почтовых станций, на каждой нужно менять лошадей. Только для первого эшелона требовались сотни подвод, а добывать их у населения приходилось с трудом. За первым эшелоном двигались основные силы экспедиционного отряда с пулеметами, с горными орудиями.

Мела поземка, подпрыгивала на ухабистой дороге кошевка, храпели лошади. Строд, прислонившись плечом к Нестору, до ряби в глазах вглядывался в проползающие заснеженные стены тайги.

Нестор молчал, приподняв воротник дохи. Строду не хотелось его беспокоить, о самом же главном между ними уже была четкая договоренность. Главное — это поскорее добраться до Якутска и на месте выяснить обстановку, прежде чем приступить к военным действиям.

— Строд, а Строд,— заговорил Нестор, откидывая воротник,— знаешь, о чем я сейчас размышлял? О том, брат мой, какими сложными путями многие из нас пришли в революцию, в партию большевиков. Сколько сил, времени зря потеряли, чтобы выйти на правильный путь!

— Это ты о ком же? — заинтересовался Строд.

— О самом себе хотя бы. Ведь я с юных лет участвую в революционной борьбе. В партии левых эсеров был, с социали-стами-федералистами возился. Они мои романтические порывы нацеливали на частности, я же мечтал о свержении всего несправедливого строя. Эсеры толкали меня на боковые тропинки, а я рвался на магистральный путь. К революции Пятого года шел с большевиками, выполнял их задания, сопровождал партии оружия для рабочих дружин, дрался на баррикадах, участвовал в восстании грузинских крестьян. Но революция была подавлена, большевики изменили тактику, а я решил, что они отказались от борьбы. Революция была подавлена,— повторил Нестор. — Ты помнишь такие стихи о Парижской коммуне? «Так, Коммуна раздавлена, мир обнищал, всюду пепел, и кровь, и тоска, как проказа. На стене Пер-Лашеза танцует овал — усмиренная ярость светильного газа». Поэты иногда выражают в двух строках наши чувства и мысли сильнее любых прокламаций.

— На то они поэты. А стихи написал Артюр Рембо.

— Не слыхал даже его фамилии, а стихи помню. Живут в сердце и обжигают... Ну так вот, остался я на распутье после Девятьсот пятого года. Раздумывал, под чьи знамена встать, с кем за народные судьбы драться, и соблазнился анархизмом. Исповедовал анархическую веру, но это не вера вовсе, а болезнь...

— Да, болезнь, вроде кори для молодых, неопытных революционеров. Я и сам ею переболел,— согласился Строд.

— А когда увидел, что русские анархисты стали врагами революции, то выздоровел, хотя и не сразу. А давно ли, давно ли в Иркутске...—Нестор скривил губы в язвительной усмешке.— Стыдно вспомнить, что творили анархисты в Иркутске! — Он нахлобучил шапку с длинными ушами из беличьих шкурок, откинулся на стенку кошевки.

Поземка белыми вихрями крутилась по обочинам тракта; неслись оголтелые снежные тучи, тайга погружалась в метель. Строд искоса посмотрел на Нестора и, хотя тот снова напряженно молчал, догадывался, о чем он вспоминает. Все последние годы Строд находился при нем, и только на некоторое время расставались они.

После свержения Советов в Иркутске отряд Каландараш-внли последним покинул город и ушел на Байкал. Нестор начал партизанскую войну с войсками адмирала Колчака, нападал на воинские эшелоны, взрывал железнодорожные пути, портил телеграфную связь. В яростных схватках с регулярными войсками одерживал частые победы. Дерзкая смелость его воодушевляла сибиряков, толпами шли они в отряд Деда, и, маленький поначалу, он вырос до двух тысяч штыков.

«Все мы люди, не ангелы,— думал Строд. — Все совершают ошибки, да не все признаются, а Нестор нашел мужество не

просто признаться, но и исправить их. Если на одну чашу весов положить недостатки Деда, на другую — его достоинства, другая перетянет. Да еще как перетянет!»

Он опять глянул на белую стену тайги: вдоль нее проносились снежные полосы, тугие как полотно, и вот стало казаться, чудиться стало: по снежному полотну проносятся всадники, мелькают люди, пулеметы, повозки. Вздыбливаются смерчи разрывов, орудийный грохот сливается с ревом метели.

...Десять тысяч колчаковцев, обойдя Иркутск, прорвались на Верхнюю Лену. Ушли офицерские батальоны, остатки Ижевской, самой боеспособной колчаковской дивизии, казачьи сотни. Иркутский ревком послал в погоню отряд Каландарашвили.

По непролазным снегам, охотничьим тропкам, неся на себе пулеметы, партизаны обогнали колчаковцев и устроили засаду на берегу Лены.

Ждали противника несколько дней. Чтобы не выдать своего присутствия, не разжигали костров, спали с винтовками в руках, ели мерзлый хлеб.

Колчаковцы появились на лесной просеке, растянувшись нескончаемой цепочкой, Нестор решил пропустить их на Лену и, когда последний солдат сошел на речной лед, открыл пулеметный огонь.

Все перемешалось у белых: лошади давили солдат, сани, переплетаясь оглоблями, двигались живой стеной по скользкому льду. Лена покрылась убитыми, снег покраснел от крови, лед стал проламываться, увлекая в глубину людей и животных.

Нестор бросился в атаку. Фигура его мелькала всюду, звучный голос гремел, воодушевляя партизан.

Последние полки белых перестали существовать.

...Май. Двадцатый год. Войска атамана Семенова, поддержанные японскими интервентами, перешли в наступление. Под напором превосходящих сил противника части Народно-революционной армии стали отступать от Читы на Верхнеудинск.