1 Бойе — друг (эвенк.).

ухватил обеими ладонями руку полковника и встряхнул с такой силой, что она хрустнула в предплечье.

— Мы просветляем, кто кому и сколько должен. Кость на кость —кость долой,—просыпал скороговоркой Софрон, беря сухой, в зазубринах, тальниковый прут.— Вот долг Элляя из Булгинского стойбища. Покойный отец его должен пятьдесят соболей да сам Элляй семьдесят, тут в каждой зазубринке десять шкурок. Понял, однако?

— Что же тут непонятного, бойе? Я покупаю долги Элляя и его покойного отца.— Очки Дугласа Блейда опять радостно просияли.

— Не спеши, однако. За соболиные шкурки Элляя и его отца давай хорошую цену.

— О цене столкуемся. Как дела с оленьими связками?

— Пасутся олешки около Аяна. Там богатый ягель, олешки теперь в теле.

— Когда перегонишь связки в Охотск?

■— Пошлю капсэ — оленеводы примчатся ветром.

Полковник без особого интереса следил за беседой Дугласа Блейда и Софрона Сивцова, он давно знал, что якутский компрадор продает американскому коммерсанту расписки охотников и оленеводов, что оба торговца наживают на этой сделке чудовищные проценты. Еще знал Виктор Николаевич: ни якут, ни тунгус не откажутся от долга своих отцов, которые умерли, задолжав какую-то малость тойонам или пришельцам из заморских стран.

Дуглас Блейд бережно сложил в кучу берестяную кору, струганые дощечки, зазубренные палочки, прикрыл их оленьими кожами. Отряхнул от пыли ладони, удовлетворенно спросил:

— Что нового на свете, мистер Широкофф? Мы только у вас и черпаем новости.

«Ошарашить его вестью о расстреле адмирала Колчака? Бабахнуть, как быка, топором между рогами?»— со странным злорадством подумал Виктор Николаевич, но ответил:

— На Восточном фронте красные потихоньку нажимают, мы негромко отступаем...

— Мистер Колчак не пустит мистера Ленина дальше Байкала. Нашей фирме невыгодно, чтобы большевики оказались на Тихом океане. Слышу шаги Тюмтюмова. Сегодня он что-то поздно,— склонил набок голову Блейд.

В облаке морозного пара ввалился Тюмтюмов, за ним стучал мерзлыми торбасами Боренька Соловьев.

— Явились поразмять душу, погорячить сердчишки. Выпивка есть? — спросил Тюмтюмов, сбрасывая медвежью доху.— Бабу бы еще сюда...

— Если начал с бабы, то всех нас подремизил Андрюшка Донауров,— оттопырил нижнюю губу Боренька Соловьев.

— Соловьев завидует поэту,— рассмеялся Тюмтюмов.

— Все мы поэты чужой судьбы, но не своих страстей,—' сказал полковник, как всегда впадая в минорный тон, когда заговаривали о Феоне.

— Было времечко, бабенки льнули ко мне, как мухи к меду. Теперь покупаю баб, словно черно-бурых лисиц,— грустно вздохнул Тюмтюмов.— Летом во Владивостоке столкнулся с одной—* дамочка чернявенькая, лукавоглазая, округлости спереди и сзади, и выражение на губах: «Я вся для вашего удовольствия!», но полез к ней, такой визг подняла — святых выноси! А мне заниматься насилием? Да я ж Тюмтюмов, для меня силком—> радость не та! Слава богу, осенило — пачкой червонцев румяный ротик закрыл, чтоб не орала. И представьте, стихла. Нет, видно, ничего сильнее презренного металла! Все куплю, сказало злато...

— Все куплю, сказало злато? — задумчиво переспросил полковник. — Надо же цитировать до конца. Все возьму, сказал булат, говорил поэт...

— И верно говорил! Золото, булат да еще крест правят миром. Когда-то конкистадоры шпагой увеличивали земли Испании, отцы-иезуиты крестом расширяли владения церкви, а мы золотишком утверждаем свои права на жизнь. А посему карты, мистер Дуглас! — пристукнул кулаком Тюмтюмов.

Одним движением пальцев'Блейд подал Тюмтюмову нераспечатанную колоду карт, выложил на стол пачку долларов. Тюмтюмов достал мешочек с золотым песком, Боренька Соловьев с небрежностью дворянина кинул горстку самородков, Соф-рон Сивцов на куске бересты проставил карандашом «100 руб.».

— Тройка, семерка, туз! — открыл свои карты полковник.

— Вам сегодня везет,— позавидовал Блейд.

— В карты везет — в любви не везет, старая, но верная поговорка.— Виктор Николаевич перетасовал карты. — А ведь без любви нет измены. Не потому ли сколько живет на земле женщин, столько же существует измен. Наш брат изменяет в порыве необузданных желаний, а женщина в измене хитра, коварна, мстительна, расчетлива...

— Карты-то сдавайте,— напомнил Тюмтюмов, собирая на столе самородки...

— Ты рассказывал, я слушал. Теперь выслушай меня,—• осердился Виктор Николаевич. — Нет причудливее вещи, чем женский каприз. Со мной приключилась историйка в еще добрые старые времена. Познакомился с одной семейкой, он—* чиновник министерства финансов, она — синеокая милочка. Розанчик в самом тревожном бальзаковском возрасте. Ну, гуляли мы, на луну любовались, мололи чушь несусветную о платонической любви, а ее сухарь где-то с кем-то в преферанс резался. Однажды вечером синеокая просит, чтобы я в окно одного домика заглянул, подсмотрел, не гуляет ли ее финансовый туз.

Если да — то она отомстит мужу тем же самым! Меня опалило от предвкушения счастья, прямо-таки походным шагом ринулся к злополучному домику, а там окно распахнуто, ветерок занавеску покачивает, с нею и тень загулявшего финансиста. Я — к синеокой, она меня под руку и обратно. Увидела мужа — и ко мне...

Под окном раздались звучные шаги, скрип снега, женский смех.

— Еще кого-то бог несет, — решил, вставая со стула, Блейд.

В факторию вошли Каролина Ивановна, Феона, Донауров.

— Не ждали? — ломким с мороза голосом спросила Каролина Ивановна.

— Они землю, золото и души свои проигрывают, есть причина полюбоваться таким зрелищем,— сказала Феона.

Блейд снимал с женщин шубки, Тюмтюмов прятал порожние бутылки, только Виктор Николаевич сидел недвижно, зажав между пальцами сигару. Феона равнодушно скользнула по нему счастливыми сияющими глазами.

— Вы сегодня опустошительно хороши,— пробасил Тюмтю-ков, целуя ручку Феоны.

— Начинайте снова игру,— приказала Каролина Ивановна, вынимая шелковый, расшитый бисером, кошелек.

— Вся-то наша жизнь — игра,— пропел Дуглас Блейд, распечатывая свежую колоду карт.— Предлагаю покер...

— Чует мое сердце — играю в последний раз, ибо живу в страхе перед вселенской катастрофой,— пошутил Тюмтюмов.

— Послушать вас, так и Россия завтра погибнет, — возразил Донауров.

— Она, матушка наша, погибла еще вчера. Как подожгли ее большевики с четырех сторон, так и сгорела дотла. Одни головешки ДЫМЯТСЯг-

— Раскаркался, будто ворон. Каркает — и все о политике, а при дамах дурно ворошить политические темы, — с сердцем сплюнул Софрон Сивцов.

Игра возобновилась. Банк держал полковник; звякание золотых самородков, шелест ассигнаций смешивались с азартными восклицаниями. Главным противником полковника был Блейд и Донауров, но Андрей скоро проигрался. Опростав карман, он растерянно поглядывал на Феону: та молчала, насупив брови.

— Делайте вашу ставку! — напомнил Виктор Николаевич.

— Отвечаю золотоносным участком,— спазматическим голосом объявил Андрей.

— Принято! — Полковник играл в покер с тонким расчетом на неустойчивую психологию противника. Он увеличивал ставки, словно понукая Донаурова следовать его примеру против собственной воли и желания. Жесткие правила покера—•

азартнейшей и любимейшей игры богатых американцев — бросали невыдержанных игроков в безоглядную авантюру.

— Откроем? — предложил Виктор Николаевич.

Андрей согласился: у него была третья комбинация, у полковника — пятая.

— Ваша карта бита. Такова судьба всех, кого любят женщины. Только куда я дену золотоносный участок? — ехидно рассмеялся полковник.

— Мы купим. Пора якутским купцам иметь золотые прииски в собственной тайге,—с убежденностью в правоте своих слов сказал Софрон.

— Игра продолжается, — с тихим злорадством объявил Виктор Николаевич.

Донауров накинул на плечи полушубок и без шапки выбежал из фактории, Феона даже не успела спросить, куда это он.