— Я набью ему морду!

— Не смей вытворять глупостей.

— А сплетников заставлю просить у тебя прощения.

— Сплетники бывают двух родов: фотографические и гиперболические. Сплетни убиваются или насмешками, или презрением к ним. — Феона обняла Андрея, прижалась щекой к груди, стала считать удары его сердца, радуясь, что они ровны и спокойны, и шептала первые, взбредшие на ум слова; они звучали в его душе, как ветер в майской листве берез.

— Я полюбила тебя, и как-то незаметно явился опыт любви. Он учит скрытности, хитрости, чарующей лжи, всему, что жизнь отвергает, а любовь считает необходимостью. Иногда думаю: любовный опыт — это арка, через которую виден неведомый мир. Смотри же на меня, смотри, без глаз нет сердечного разговора, как нет приказа для любви...

— Любят только по приказу сердца,— поправил Андрей. —* По любым другим можно совершать подвиги, можно идти на смерть, но не любить.

Любовь еще учит стремиться к цели. Цель, достигнутая

через любовь, дает устойчивое счастье, особенно женщинам,—• продолжала Феона. — В одной лиійь любви каждый человек достигает своей вершины...

Андрей перевел взгляд на узкую кровать под белым покрывалом. Все вещи и безделушки в комнате приобрели для него значение — на них отблеск ее личности. Андрей сидел, прислушиваясь только к пощелкиванию каблучков на кухне, и это пощелкивание наполняло его целиком, им овладело желание — острое и пьянящее, как запах цветущего багульника.

После обеда Феона села на подлокотник кресла, к Андрею; он стал целовать ее в губы, лоб, шею, она отвечала на поцелуи. Тогда он положил ее на постель; она отвернула голову, скрывая от него сияние полузакрытых глаз.

— Не надо этого, умоляю,— услышал он ее шепот и устыдился, и опять увидел портрет матери со строгим, осуждающим лицом. Он оторвался от Феоны, она положила руки на его плечи.

— Ну не надо сердиться...

С кровати было убрано покрывало, со стены портрет матери.

— Феона! — сказал он. — Феона, Феона! — повторял он.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

— Илья Петрович просил передать, что лучшее время для выступления — ночь. Младшие чины гарнизона перешли на нашу сторону и не поднимут тревоги, караулы пропустят в Охотск без единого выстрела. Илья Петрович советует окружить штаб-квартиру полковника Широкого и факторию Дугласа Блейда. Там допоздна засиживаются все богачи, можно взять их без возни. И еще одну новость передает Илья Петрович: верховный правитель арестован большевиками в Иркутске. С падением Колчака теряет свои полномочия и полковник Широкий,— заключил Василий Козин, вздыхая и откидывая голову на бревенчатую стену. — Весь день тащился, снегу намело — страсть, совсем из сил выбился. На тропе хорошо бы поставить часовых и не пропускать никого с приисков на Побережье. Особливо людей от Ваньки Елагина.

Козин широко зевнул и уронил на грудь голову.

— На ходу уснул, бедняга. Положите его на лавку, накройте полушубком,— приказал Южаков, вывертывая фитиль в плошке с медвежьим жиром.

Дымный свет выхватил из сумерек напряженные лица партизан; облокотившись о стол, сидел сам Южаков, рядом с ним, обдумывая что-то свое, смотрел в потолок его заместитель Ин-дирский, безмятежно покуривал трубку член ревкома Наахар.

Труды Южакова зря не пропали: за время вынужденного свидания в Красных скалах он собрал и объединил в партизанский отряд сто двадцать старателей. Пришли в партизаны кро-

ме членов Горной артели и люди с других приисков, но от Елагина перебежал только Ахметка.

- Не хочу на Елагин-бая спину гнуть. Он душу сильно мотает, кушать мало дает, комарами меня травил. Я ух как зол на Елагин-бая!-говорил Ахметка, объясняя свой переход к Партизанам. ѵ ѵ

вич — Сколько елаг инцев в отряде? — спросил Алексей Ивано-

Да весь прииск, кроме меня, бачка.

_— Командует отрядом Елагин?

— Он за главного, но в помощниках Матвейка Паук гуляет Вот кому секим башка надо раньше Елагин-бая!

В конце осени Южаков вывел партизан из Красных скал на старое, насиженцое место —в Горную артель. Партизаны поселились в заброшенных хижинах прииска, но вели себя тихо чтобы не привлечь внимания елагинцев. Каждый старатель умел обращаться с оружием, Алексею Ивановичу приходилось только сдерживать воинственное нетерпение, и он выжидал удобного момента.

Поздним вечером по приказу Южакова партизаны собрались у приисковой конторы. н

— Пора, ребята,—строго сказал Алексей Иванович, обходя ряды старателей, — Мне сообщили, что половина охотского гарнизона сочувствует нам и в эту ночь на часах стоят наши люди. с)то хорошо, но на бога надейся, а сам не плошай. Каждому нынче действовать надо быстро, ловко, бесшумно. Вася знамя!— скомандовал Алексей Иванович.

Козин вынес из конторы красное полотнище. Алексей Южа-отряда РеКИНУЛ ВИНчестер через плеч0 > встал в головную шеренгу

Партизаны двинулись в путь на Охотск.

Что, опять неприятные новости? — спросил полковник. Верховный правитель России расстрелян в Иркутске,— печальным голосом сообщил Щербинин.

Полковник пошатнулся, поднес левую ладонь к виску. Спросил сдавленно:

— Это вы точно?..

О расстреле адмирала трезвонят радиостанции всего

мира.

Вечная память Александру Васильевичу Колчаку! Он искренне любил Россию и хотел спасти ее от большевизма. Не сумел. Не смог. Вечная ему память! — повторил Виктор Николаевич, осеняя себя размашистым крестом.

— Белая идея лишилась высшего принципа власти,— заметил Илья Петрович.

Идеи да принципы — вздор перед длинными ножами.

Алешка Южаков может прирезать нас раньше, чем мы его, но я не положу покорно голову под топор,— остервенился полков--ник.

— Елагин перекроет путь партизанам на Охотск,— сказал Щербинин.

— После расстрела верховного на Дальнем Востоке начнется чертова кутерьма,— решил полковник.

Щербинин ушел; полковник угрюмо разглядывал морозные пальмы, расцветшие на стекле. Было над чем поразмыслить, из-за чего взволноваться, ведь вся власть его — начальника Охотского края — держалась на авторитете верховного правителя.

Виктор Николаевич правил необозримыми своими владениями именем адмирала, пока это имя было пусть призрачным, но символом Русской империи. И вот символ рассеялся, словно дым. Кто же теперь он, полковник Широкий? Авантюрист, уголовный преступник, каждый туземец может пристрелить его, словно расомаху. А партизаны Южакова повесят на первой лиственнице, это уж точно. Даже на якутских купцов Сивцовых нельзя положиться, полковник грабил их размашисто, они отомстят со звериной хитростью. Единственный человек, кто бы еще вызволил из опасного положения,— это мистер Блейд. Некуда деться полковнику в снежных пустынях Севера.

А сотня уссурийских казаков, с которыми он приехал в Охотск? А головорезы Ивана Елагина? А японские рыбаки с промыслов фирмы «Айрам Гуми»? Награбили пушнины и золота, и одна думка — благополучно удрать в сторону южную. И ему, Широкому, осталась лишь надежда, что не скоро большевики доберутся до Тихого океана, есть еще время для стремительного исчезновения.

Приняв та-кое неопределенное решение, полковник немного успокоился и пошел коротать вечер к Дугласу Блейду. После неприятной истории с Феоной и'Каролиной Ивановной он предпочитал холостяцкое общество: у Блейда собрались братья Сивцовы, Тюмтюмов, Боренька Соловьев. Хозяин щедро угощал гостей вином, допоздна играли в карты.

У Блейда полковник застал одного Софрона Сивцова; они сидели за столиком, заставленным стругаными дощечками, палочками, свернувшейся в трубочку берестой. На дощечках и бересте виднелись крестики, на палочках — зарубки, в углу высилась стопочка песцовых и соболиных шкур, на ней валялись куски все той же бересты.

— Олл райт, мистер Широкофф! — взблеснул очками Дуглас Блейд. — Наш бойе 1 Софрон уезжает в тайгу, и мы решили устроить славную гулянку...

Блейд ухитрялся разговаривать на смеси русского, тунгусского, якутского языков. Софрон оскалился в широкой усмешке,