— И ты не догадываешься чем? Странно! У меня не хватает ни сапог, ни шинелей, бойцы идут в бой босыми, и это в осеннюю-то грязь, под непрестанными дождями! На учете каждая шинель, а ты приказал выдать несколько тысяч комплектов военного обмундирования махновцам. Это волкам-то из днепровских камышей! Мы их оденем-обуем, а они... Э, да что говорить! Верить в искренность махновцев все равно что идти по горящему торфяному болоту.

— И я не верю Махно, но есть такая тонкая штуковина, как политика. Сейчас нам необходимо иметь союзником Махно.

— Ко мне явился его атаман Каретников — нахальный, развязный тип. Рука не поднимается выдать ему шинели и сапоги.

— А ты все-таки дай.

Бои за Каховский плацдарм продолжались.

Части 6, 13 и 2-й Конной армий разбили врангелевские дивизии, проникшие на правый берег Днепра. Шестая армия, отразив все попытки противника захватить

Каховку, перешла в наступление и разгромила 2-й корпус Врангеля. Эти поражения заставили барона перейти к обороне на всем фронте.

Окрыленные успехами, Фрунзе и Гусев послали Ленину срочное донесение. Ответ был сдержанный, предупреждающий: «Помните, что надо во что бы то ни стало на плечах противника войти в Крым. Готовьтесь обстоятельнее, проверьте — изучены ли все переходы вброд для взятия Крыма».

— Вылил Ильич на наши головы ушат холодной воды, — сказал Фрунзе.

— Чтобы эти головы не кружились, — заметил Гусев.

Всю энергию, всю волю направил Фрунзе на исполнение ленинской директивы. Умудренный опытом борьбы с Колчаком, басмачами, эмиром бухарским, он создал особую группу войск, перевел свой штаб из Харькова в Апостолово и 26 октября снова созвал военный совет. В Апостолово прибыл и главком Каменев.

К этому времени красные полукругом охватывали главные силы врага. Они угрожали противнику с севера, нависали с востока. У Никополя стояла 2-я Конная армия, а 6-я армия и подходившая 1-я Конная готовились нанести удары со стороны Каховки и Берислава.

Уборевич, Корк, Буденный, Миронов, Лазаревич были готовы к этому генеральному сражению.

Все ждали только приказа командующего.

А он склонялся над оперативной картой. Еще, еще, еще рассматривал эти так называемые перешейки, за которые не должен ускользнуть Врангель.

— Перешейки, — сердито произнес он, напрягая все воображение, чтобы это скучное слово стало зримым, выпуклым во всей своей географической сложности. — Перешейки, — повторил он. — Это те пути, что ведут из Северной Таврии в Крым. Это Перекоп, Чонгар, Арабатская стрелка, узкие проливы, еще более узенькие полоски земли в проливах, охраняемые сотнями орудий и пулеметов...

Но вот оперативная карта стала наливаться водой Сиваша, вспучиваться вязким илом мелководий. Появились глубокие протоки, искусственные рвы земляные насыпи, опутанные джунглями колючей проволоки. Возникли мосты над Чонгаром, Перекопский перешеек, соединяющий Крым с Северной Таврией, от Перекопского залива до Сиваша пересеченный Турецким валом.

Фрунзе оторвался от карты, утомленно закрыл глаза. «Турецкий вал... Его возвели когда-то турецкие султаны, укрепили крымские ханы. Служил вал надежной защитой во время войн», — подумал он и спросил у Пауки:

— Не помните, когда генерал-фельдмаршал Ласси обошел Турецкий вал?

— Кажется, в 1737 году, когда русские войска переправились на полуостров по Арабатской стрелке, — ответил Паука.

Это было во время первого похода генерал-фельдмаршала. Тогда Ласси быстро овладел Крымом.

— Да, это было так, Михаил Васильевич.

— История всегда чему-нибудь да учит. Особенно история войн, — задумчиво проговорил Фрунзе. — Нет, ему невозможно ускользнуть за перешейки, — опять сказал он, думая о Врангеле, но не называя его по имени.

— На войне бывают всякие неожиданности. Случайность, оплошность, чья-то небрежность — и победа может обернуться поражением, — возразил Паука.

— Это — трезвое замечание. Я очень прошу вас всегда откровенно высказывать свое мнение. — Фрунзе подумал и добавил: — Взаимопонимание между командующим и начальником штаба совершенно необходимо. Утром я телеграфировал Ленину, что решающие бои произойдут в последние дни октября. Сообщил, что в разгроме противника у нас нет сомнении, но с ходу взять перешейки вряд ли удастся. Ответа от Ильича нет?

— Пока еще нет.

Наступило молчание; каждый думал о своем.

«Зря я написал Ильичу, что на немедленный захват перешейков у нас не больше одного шанса из ста. Этакое признание встревожит его и наверняка возмутит», — думал Фрунзе.

«В Мелитополе Врангель свел все свои силы в две армии и создал ударную группу. Барон взял на себя командование всеми боевыми действиями и укрепляет Перекоп. Разведка доносит, что французские и английские инженеры возводят самые современные фортификационные сооружения на Турецком валу», — думал Паука.

— Готовясь к решительному сражению, Врангель все же предусмотрительно обеспечивает пути отхода, — сказал он после паузы.

— Врангель — самый опасный противник из всех, с какими нам приходилось иметь дело. Если бы ему удалось наступление на правобережье Днепра, все наши ударные резервы были бы опрокинуты, — ответил Фрунзе.

— Есть сведения, что Врангель приказал повесить махновского атамана Володина, — сообщил Паука.

— И за что же?

— И за измену, и за грабежи, и за насилия. Володин в Мелитополе совершал такие злодеяния, что даже Врангель не вытерпел.

— А как наш махновец Каретников? Все еще настаивает, чтобы его отряд величали армией?

— Требует, но я против, Сергей Иванович Гусев тоже. Ведь это же смех — двухтысячный отряд величать армией, да еще имени батьки Махно.

— Сейчас не время спорить по таким пустякам. Пусть будет махновская армия, лишь бы дрались хорошо. А где теперь сам батька?

— Разведка не успевает следить за его передвижениями. Он перемещается с сумасшедшей быстротой, летучие отряды его появляются в самых неожиданных местах и все так же грабят население и по-прежнему нападают то на нас, то на белых. Махно — коварный и ненадежный союзник.

— Потому следите за атаманом Каретниковым в оба.

— А вы знаете, Михаил Васильевич, батько выпустил свои денежные знаки и на них отпечатал стишок: «Ой, жинко, веселись, у Махно гроши завелись», — смеясь сказал Паука.

— Занятно. Дайте посмотреть.

— К сожалению, не имею. Наши бойцы использовали их на цигарки...

Сумерки сгущались за окнами салон-вагона, на стеклах дотлевали последние блики заката. Становилось все холоднее.

Фрунзе придвинул к себе еще не подписанный приказ по войскам Южного фронта, поставил число, время, место: «26 октября, 17 часов. Апостолово». Еще раз перечитал написанное; все было точно, ясно, определенно. Перед каждым командармом, комдивом поставлена боевая задача, каждый должен проникнуться ответственностью за все, что ему предстоит совершить...

Орудийные громы накатывались из глубины осенних степей то справа, то слева, подавляя пулеметную лихорадку, беспорядочную винтовочную трескотню. Зарницы орудийных разрывов обагряли рваные тучи на горизонте, земля подрагивала от топота конской лавины, натужного рева моторов, тяжелой поступи танков и броневиков.

Дул пронзительный ветер, дождь сменялся снежной крупой.

Маленькая станция Апостолово, с ее жалким вокзалом, глинобитными домиками, заржавленными рельсами тупиков, на которых стоял поезд Фрунзе, стала местом событий громадных масштабов. Отсюда по армиям, по дивизиям шли приказы, направляющие ход военных операций, сюда стекались донесения обо всех молниеносно изменяющихся обстоятельствах и событиях. Отчаянные кавалерийские атаки, отступления, неудачи, грозящие катастрофой, решающие перегруппировки сил — все анализировалось, осмыслялось, определялось здесь.

Фрунзе то и дело выходил из салон-вагона, прислушиваясь к далеким звукам сражения. Засунув руки в карманы солдатской шинели, надвинув на лоб шлем, он то шагал по перрону, то останавливался с нетерпеливым, тревожным выражением лица. Каждый раз перед боем он испытывал это непонятное мучительное ожидание и никак не мог преодолеть тревогу.