— С удовольствием, душа моя. А как атаман?
— Я договорюсь с Александром Ильичом.
— Тысяча благодарностей сразу! Вы не ошибетесь во мне, господин капитан.
— Со вчерашнего дня я полковник.
— Поздравляю, господин полковник, и радуюсь, и завидую...
— Все чины в ваших руках. За первый же подвиг станете капитаном, даю честное слово дворянина.
— Если приведу на веревке командарма Фрунзе, то будет надежда?
— Тогда сразу в полковники! Только почему Фрунзе? Можно и пониже рангом.
— У меня с ним личные счеты.
— Вы его знаете?
— Вместе отбывали ссылку в Сибири.
— Ну что ж, желаю исполнения ваших мечтаний. Кстати, ненависть творит историю сильнее любви. Зло, обрушенное на большевизм, станет великим добром, — философски заключил Андерс.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Это хмурое утро Ленин начал с чтения писем и жалоб, — они были для него как бы приборами, измеряющими бег времени и человеческие отношения, и подчас просто удивительно было их содержание. Жалобы на личные невзгоды, на холодное отношение к людям, нарушение законности, просьбы, советы, предложения потоком текли на его стол.
Солдатка Ефимова из Череповца жалуется, что у нее забрали весь хлеб, а муж в плену и на руках трое маленьких ребятишек. Крестьяне Скопинского уезда пишут, что их обложили чрезвычайным налогом, они же — голь перекатная. Из Казанской губернии граждане Чернышев, Сорокин, Семенов сообщают, что пять месяцев сидят в тюрьме без следствия. Некто Бахвалов возмущается, что в его деревне запрещено достроить храм.
На каждом письме Ленин писал короткую резолюцию. Череповец, губисполкому: «Проверьте жалобу Ефросиньи Андреевой Ефимовой... Результат проверки и ваших мер сообщите мне». Крестьянам Скопинского уезда: «Обложение чрезвычайным налогом крестьян достатка ниже среднего незаконно». Казань, губисполкому: «Немедленно проверьте жалобу и дайте мне тотчас объяснение». В. Бахвалову: «Окончание постройки храма, конечно, разрешается; прошу зайти к наркому юстиции т. Курскому, с которым я только созвонился...»
А вот телеграмма из Царицына. Ленин прочитал ее, гмыкнул сердито.
— Черт знает что такое! Просто невероятно! Надо быть архидураками, чтобы арестовать за это...
Красноармеец Минин телеграфировал об аресте гражданки Першиковой за то, что она вырвала из брошюры Ленина его портрет и разрисовала цветными карандашами. Красноармеец просил защитить Першикову от беззакония.
Царицын. Предгубчрезкома Мышкину: «За изуродование портрета арестовывать нельзя. Освободите Валентину Першикову немедленно, а если она контрреволюционерка, то следите за ней. Предсовнаркома Ленин». Он повертел в руках телеграмму и написал на ней резолюцию: «Напомнить мне, когда придет ответ предчрезвычкома (а материал весь потом отдать фельетонистам)».
Случай с арестом Першиковой был исключительным по своей глупости; Ленин отодвинул папку с письмами, встал из-за стола, прошелся по кабинету.
Позорно относиться с таким жестоким равнодушием к простым людям! Как же воспитывать в наших работниках политическую и нравственную ответственность за государственные дела? Неужели еще нужны законы об уважении законов?
Ленин вернулся к столу, в раздумье побарабанил пальцами по массивному пресс-папье. Под ним белела бумага, он вытащил листок, сложенный треугольником.
«Она очень ценная работница и нам интересно именно ее получить... Нельзя ли обойти декрет?»
Он наморщил лоб, стараясь понять смысл записки.
— Какой декрет обойти? Кто положил эту записку? А, да это же почерк Фотиевой...
Он нажал кнопку звонка, в кабинет вошла секретарь.
— Ваша записка, Лидия Александровна? Что-то я не пойму ее...
— Секретариату нужен работник, мы рекомендовали Бонч-Бруевичу одну женщину, но он не согласился.
— У него есть какие-то причины?
— Говорит, нельзя нарушать декрет о недопустимости совместной службы родственников. А в Совнаркоме работает сестра рекомендуемой...
— Теперь понял. И вы обращаетесь ко мне с просьбой обойти декрет? Нарушить закон? Но за это отдают под суд...
Фотиевой стало неловко за свою записку, а Ленин не сводил с нее испытующих глаз: ошиблась или всерьез думает, что с законом можно поступать как угодно?
— Обход закона в любом случае преступление. Помните об этом, Лидия Александровна. — И, печально улыбаясь, спросил: — Крестьяне из Сарапула еще не явились?
— Они уже в приемной.
— Восемьдесят тысяч пудов хлеба голодным собрали... Зовите их, давайте их...
В кабинет вошли крестьяне, в полушубках, валенках, смущенные неожиданным приемом. Ленин усадил их, подвинулся поближе, стал расспрашивать о тяготах пути.
— От Сарапула до Москвы десять суток ползли, — сокрушенно ответил Фаддей Иванович, глава делегации.
— Разруха, разруха... — Ленин вглядывался в простые, бородатые лица. — Мы ведь почти земляки, я из Симбирска.
— Верно, от Симбирска до нас рукой подать, — согласился Фаддей Иванович.
— Побывать в Сарапуле пока не пришлось. У вас там на Каме охотничий рай.
— Уток видимо-невидимо, а рябчика, а тетерева — страсть! Приезжайте, в самые заповедные места свожу, — живо отозвался Фаддей Иванович.
— Вот кончится война, выберу время и прикачу. Грешный человек, люблю охоту. Помню, как-то крякушу подстрелил, в камыши упала, так я по болоту бродил, бродил, до сих пор жаль — не нашел подранка...
При этом воспоминании Ленину показалось, что каждая вещь в кабинете просияла по-весеннему. Такие кратковременные переходы из тени на солнечный свет были редкой радостью, действительность — голодающие, страшные военные сводки — особенно подавляла Ленина в последние дни.
— Тяжко жить сегодня людям, — снова заговорил он. — В Петрограде сосновую заболонь в ржаную муку подмешивают, в Подмосковье особый сорт съедобной глины открыли. Голодает Россия. — Лицо его потемнело. — Благородное дело вы совершили, — Ленин прикоснулся рукой к плечу Фаддея Ивановича, будто призывая к продолжению разговора. — Народ гибнет от голода, а в России есть хлеб. Есть! — энергично повторил он. — Мне справку дали: только между Сарапулом и Казанью лежит хлеба десять миллионов пудов, а вывезти в Москву, в Петроград невозможно. Нет паровозов, вагонов нет, топлива тоже нет. А за помощь — большое спасибо от правительства, — Ленин вырвал из блокнота листок, написал: «Податели — товарищи из Сарапульского уезда Вятской губернии. Привезли нам и Питеру по 40 000 пудов хлеба. Это такой замечательный подвиг, который вполне заслуживает совсем особого приветствия. А товарищи, кстати, просят их познакомить с профсоюзами. Назначьте им, пожалуйста, поскорее доклад в Совдепе...»
Он передал записку Фаддею Ивановичу.
— Идите к председателю Моссовета, он устроит встречу с рабочими. Потолкуйте с ними о своих нуждах, долг платежом красен, а дружба не знает цены, — говорил Ленин, провожая крестьян до дверей.
Борьба с голодом и гражданской войной легла тяжелым бременем на его плечи.
Чего только не делает он, чтобы накормить голодающих! Просит, требует, приказывает, подгоняет, грозит нерадивым работникам самыми строгими мерами. Телеграммы, записки его летят во все концы республики. От такой, пронизанной болью, записки: «Хлеба, ради бога, хлеба!» — до грозной телеграммы симбирскому губпродкомиссару: «Если подтвердится, что Вы после 4 часов не принимали хлеба, заставляли крестьян ждать до утра, то Вы будете расстреляны» — чувствуется его постоянная тревога за голодающих.
Борьба за хлеб равноценна борьбе за мир. Постоянная, напряженная, бессонная борьба. Чтобы избежать войны, Ленин был готов на неслыханные уступки. В Москву недавно приезжал со специальной миссией представитель американского президента. Президент США обещал отменить экономическую блокаду, прекратить военную помощь антисоветским правительствам в России, если все они сохранят свою власть и территории, захваченные ими у большевиков.