— Андерс признался только в том, что был связан с немецким послом Мирбахом.

— Почему «был»? — спросил Урановский.

— Мирбах-то убит. Андерсу даже выгодно признаться в связях с мертвецом. Улик-то нет.

— У врагов наших найдутся покровители.

— Сегодня какое число? — неожиданно спросил Южаков.

— Семнадцатое июля. А что?

— Да просто забыл число. А вот с капитаном Андерсом я уже сталкивался: хитрый, умный офицер. У ревкома есть какие-нибудь сведения о положении в Екатеринбурге?

— Город объявлен на чрезвычайном положении. Белые уже в ста верстах от Екатеринбурга. Я говорил ночью по прямому проводу с председателем Екатеринбургской губчека, у них началась эвакуация учреждений, — возможно, в Вятку будет перевезен царь и его семейство, — ответил Попов.

— Выступления местных монархистов надо ждать в любое время, — напомнил комиссар юстиции.

— Если так, я жду приказа, — обратился Южаков к председателю ревкома. — Дайте приказ — и я ликвидирую заговорщиков.

— Отправляйся в Филейский монастырь, арестуй князей Романовых, всех подозрительных лиц, которые там окажутся, — согласился Попов, вставая со стула и застегивая на все пуговицы поддевку.

Из окон особняка открывался широкий вид на Вятку, на сосновые боры, уходившие к горизонту. Зеленые по берегам реки, они постепенно синели, а там, где сливались с небом, стояла желтая дымка. Под крутояром шла непрестанная утренняя игра солнца и речной воды.

Южаков, опершись локтями на подоконник, любовался ландшафтом незнакомого края, его первозданной мощью и красотой.

— Так ты не ухватил епископа за бороду? Фу ты, черт, царского советчика — и за бороду! Нехорошо было бы, — рассмеялся Попов, выслушав рассказ об аресте епископа и князей. — А как вели себя князья?

— С достоинством, ничего не скажешь. Когда объявили, что арестованы, стали одеваться. На меня даже не посмотрели. Есть в них что-то, в этих аристократах, что дают только власть и богатство.

— Скоро начнется заседание ревкома? — спросил вошедший Капустин.

— Уже начинаем.

— Мой вопрос прошу решить вне очереди. Что делать с арестованным Андерсом?

— К стенке этого монархиста! — крикнул Урановский.

— Больно ты скор на расправу. «К стенке», «в расход» — только и слышишь. Речь-то идет о человеческой голове, — стараясь быть спокойным, но голосом выдавая волнение, возразил Южаков.

— Речь о голове врага революции, а такие головы под топор...

— Кем бы ни был Андерс, мы не имеем права легкомысленно решать его судьбу, — запротестовал Попов.

— От мягкотелости и слюнтяйства погибла не одна революция. Не играйте в благородных рыцарей, не будьте донкихотами, — комиссар юстиции сердито проскрипел стулом.

— Расстреливать без следствия, без суда? Не выслушав обвиняемого? Так честные люди не поступают, не должны поступать. Не имеют права, — возмутился Южаков.

— Довольно спорить. Приведите сюда Андерса! — приказал Попов и, сняв очки и держа на отлете хрупкие, как стрекозиные крылышки, стекла, сощурился на окно, ослепленное солнцем.

Ввели арестованного, Южаков сразу узнал капитана: даже заросший и грязный, он не потерял своего бравого вида.

— По законам революции ваша деятельность карается расстрелом. Вы знали об этом? — спросил Попов.

Красные пятна выступили на скулах Андерса, и он ответил:

— Да, конечно. Но прошу учесть: я никого не убивал, ничего не поджигал.

— Капитан Андерс, нам уже приходилось встречаться, вы узнаете меня? — спросил Южаков. — Как участника заговора Корнилова я арестовал вас и отправил в тюрьму. Помните?

— Помню и узнаю...

— Кто освободил вас тогда?

— Мы сами бежали.

— Кто это «мы»?

— Генералы Корнилов, Деникин, приближенные к ним офицеры.

— Я пытался арестовать вас в Гатчине, но вы успели скрыться. Куда вы исчезли из Питера?

— Я переехал в Москву. Жил тихо. — Взглядом, полным надежды, Андерс обвел членов ревкома.

— Где гарантия, что не будете участвовать в новых антисоветских заговорах? — спросил Попов.

— Ничего у меня нет, кроме честного слова...

— Капитан Андерс! Вы зря рисковали и старались. В ночь на семнадцатое июля в Екатеринбурге расстрелян Николай Второй и его семейство...

Андерс, прислонившись к стене, смотрел на членов ревкома пустыми, погасшими глазами.

— Я думаю, капитана можно отпустить на все четыре стороны под честное слово, — заключил Попов.

Андерс вышел из кабинета. Члены ревкома тушили цигарки, раскладывали блокноты.

Попов, откинув ладонью длинные волосы, заговорил о самом главном, что в этот час волновало всех.

— Ночью меня вызвал к прямому проводу Свердлов. Сказал, что хотя эсеровские мятежи подавлены, но гражданская война разгорается. Армии Восточного фронта отступают под ударами Каппеля, Пепеляева, Войцеховского. На Северном фронте английские интервенты продвигаются к Котласу. Свердлов предупреждает: белогвардейцы и интервенты, захватив Вятку, соединятся и беспрепятственно пойдут на Москву. Революция в опасности, мы встаем на ее защиту. Мы создаем боевые отряды и направляем их под Пермь, на помощь Третьей армии, в Котлас — в распоряжение Шестой...

Среди множества причин, формирующих историческую личность, на первом месте стоит талант.

Талант полководца — в свежести и новизне стратегических и тактических планов, в искусстве в нужную минуту принимать нужные решения, в умении раскрывать замыслы противника, в постоянной работе организатора и воспитателя солдат. Личная храбрость и бесстрашие, уверенность в победе — такие же грани полководческого таланта, как идейная убежденность в правоте дела, за которое он сражается.

Революция открывала, гранила, шлифовала таланты своих полководцев с ошеломляющей быстротой. Революция учила их пользоваться передовыми социальными идеями так же, как и современными способами боя. Борьба классов была главной школой для всех полководцев революции.

Главным фронтом республики стал Восточный, и на нем партия сосредоточила крупную ударную группировку.

По ленинской инициативе перестраивались и укреплялись вооруженные силы, был создан институт военных комиссаров, военные округа. Самый большой из них — Ярославский — вместил в себя территорию от Белого моря до Верхней Волги. Когда Высший военный совет обратился к Свердлову с просьбой выдвинуть кандидата на этот пост, тот назвал Михаила Фрунзе:

— Ценный, преданный, честный работник, пригодный для занятия ответственных функций...

Фрунзе обладал счастливым даром находить преданных революции людей. Вот царский генерал Новицкий, ставший военным его советником. Что привело его к большевикам? Командовал дивизией, приветствовал Временное правительство, но одним из первых присягнул на верность Советам.

Фрунзе вызвал генерала; тот вошел суровый, сосредоточенный, морщинистое лицо обрамлено остроконечной бородкой, на носу очки в железной оправе, — генерал больше походил на учителя.

После обычных вопросов о здоровье, настроении Фрунзе спросил:

— Какой вы представляете себе новую, народную армию, Федор Федорович?

— Только не разнузданной толпой, сбрасывающей командиров по своему хотению.

— А ее командиров?

— Служить в армии — это подчиняться и командовать...

— Меня интересует ваше мнение об идейности бойца и командира.

Генерал наморщил лоб, свел к переносице брови, что-то вспоминая.

— Есть общая идея, придающая солдатским лицам однообразную красоту. Это идея самоотречения...

— И больше ничего? По-моему, такая идея аполитична.

— Ее высказал Альфред де Виньи, французский писатель.

— Я читал его «Неволю и величие солдата». Очень своеобразно, во многом интересно, но только идея солдатского самоотречения — не классовая идея. Это — самоотречение ради воинского долга, воинской чести и только. Мы создаем новую армию, и ее солдаты, командиры ее должны знать, что они защищают. Идея красноармейского самоотречения заключена в преданности народным интересам, в защите революции. Это моя принципиальная поправка к идее Альфреда де Виньи, — мягко сказал Фрунзе.