Он порывался отправиться на розыски Назарова, у которого наши песо, выменянные на рубли. Но я отрицательно покачал головой и указал на телефон:

– Приказано ждать звонка.

Когда же он зазвонил, я тряхнул головой и с удивлением понял, что заснул сидя.

Вагиз уже положил трубку телефона:

– Нас ждут в номере 516.

Выдавая под роспись положенные сто песо, Назаров уловил запах спиртного и напомнил, что советские туристы за границей должны вести себя достойно.

Мы вздохнули виновато.

– Кстати, начальник, – Вагиз пошел в атаку, – я нормально поел в последний раз полтора дня назад. Что-нибудь предвидится в этом плане?

– Сейчас в столовую пойдем. Там шведский стол – надеюсь, тебе хватит.

Вагиз кивнул.

Чтобы не показаться самому себе дураком за шведским столом, в очередь встал вслед за Захарычем и накладывал то, что выбирал он. От гарниров пахло пряностями, и все оказались острейшими на вкус – нестерпимо запекло во рту.

– Запей, – Вагиз кивнул на бутылочку газировки «тропикола».

Я отхлебнул, но глаза все равно лезли на лоб.

– Надо было пиво брать, – сказал Вагиз, запивая из тары с другой этикеткой. – По-ихнему «сербеса». Учи, парень, язык.

А я пытался привыкнуть к жжению во рту – даже испарина выступила на лбу.

– Я не очень способный ученик, – болтал Вагиз, – но основное улавливаю и запоминаю. Знаешь, как по кубински….

– Нет такого языка.

Вагиз неприлично расхохотался.

– Народ есть, а языка нет! Как это?

На нас стали оглядываться, и я предпочел скомкать диалог.

День продолжился экскурсией по городу – сначала на автобусе, а потом пешком.

В Старой Гаване не только дворцы, но и площади с улицами вымощены мрамором.

Капитолий – точная копия американского, но в нем уже не заседает кубинский парламент. Мальчишки катаются на картонках с его высоких парапетов.

Ла-Фуэрса – это крепость, которая была заложена в 1577 году. Вы только представьте! Если верить гиду, она защищала Гавану от нападений пиратов.

Сементерио-дель-Колонн (старое кладбище имени Колумба)!

Набережная Маклеон!

Ведадо!

…..

Я чувствовал, что переживаю одно из самых удивительных…. нет, просто самое удивительное событие своей жизни! В этом убеждали открытия, следовавшие одно за другим. Ничего прекраснее не случалось на моей памяти.

Хотя были и минусы.

До сих пор все, что я надеялся увидеть на Кубе, было мечтой, своего рода устойчивой надеждой. Но действительность их превзошла – не было в моих грезах таких ярких и реалистических картин. Следовательно, мечта сбылась с лихвой – и мечтать больше не о чем. В этом заключался минус. Ибо после восторга от впечатлений оставалась на душе непонятная пустота – дальше-то что? Я не знал.

Так что же с пустотой? Напрасно пытался ее вообразить, хотя она была источником беспокойства, предчувствием неведомой беды. Возможно, что хроническим. Мне казалось: даже после возвращения домой, не избавлюсь от этого ощущения. Я заразился Кубой на всю оставшуюся жизнь!

Женщина из нашей группы рассказывала. Муж съездил сюда и стал задумчивым. Она с расспросами, а он молчит – на диване газету читает. Заглянула – что интересного там нашел? А он ее держит вверх подвалом. И глазами где-то далеко. Тогда она сказала: «Хватит с меня! Я теперь еду на Кубу!» И приехала одна!

Удивительно, что остальные туристы как-то спокойно воспринимают всю эту экзотику – тычут пальцами, щелкают фотоаппаратами, кивают и качают головами, безмолвные, равнодушные даже друг к другу. Казалось, они сосредоточились на какой-то мелодии, звучащей у них в мозгах. А может, самообладание такое?

Поразмышлял о собственных чувствах, наэлектризованных до крайней степени. Показалось – весь на эмоциях. Приказал себе – успокойся, наблюдай, запоминай, размышляй. Но пытка обузданием темперамента была невыносимой.

Остановился на двух параграфах:

– я здесь;

– все это – на самом деле.

Вагиз раздобыл где-то грейпфрут величиной с арбуз, избавил от кожуры и поделил:

– Если съешь это сейчас, останешься тут навсегда.

Дело было на Сементерио-дель-Колонн, и предложение прозвучало двусмысленно.

– С могилы спер?

Он кивнул, и мы стали лопать в жертву принесенный фрукт.

На круглом лице Вагиза появилось горестное выражение:

– До чего ж противный!

– Но жажду утоляет.

Отдавая себя на волю Случая, не верил, что могу попасть в какую-нибудь западню на острове Свободы или даже кони бросить. Смерть в тридцать лет достаточно трудно вообразить и в Союзе, но здесь, в Антиподии, где люди ходят вверх ногами, и все шиворот-навыворот, а чудеса встречаются на каждом шагу, она казалась вовсе неуместной.

Если Куба – не сон, то и за настоящую реальностью ее трудно принять.

– У вас зима бывает? – спросил переводчика Хавьера.

– А как же! – он говорит без акцента на правильном русском. – Комаров-то нет. И до лета не будет.

Кровососущих действительно не было.

Но я подумал – может, ветром выдувает в море? Прикалывается наш Хавьер.

Одет он в рубашку с короткими рукавами и открытым воротом, свободные белые брюки и желто-коричневые сандалии без носков. У него широкое приятное лицо, на щеках – цивильные баки. Глубоко посаженные глаза малоподвижны и голубы, как у новорожденного котенка.

– Так много красивых женщин у вас. А что если мне жениться здесь?

– Наши женщины воспитаны в наших традициях – тебе они не понравятся. Я жил в Москве, учился в Киеве – знаю, какое отношение у вас к вашим дамам.

– И в чем же мы к ним не так относимся?

– Вот я пришел домой с работы, сменил рубашку (сменить рубашку у них, как у нас перекурить – означает завершение одного дела и начало другого) и к друзьям. Сидим в ресторане, пьем – мою благоверную кто-то сюда же привел. Я друзьям показываю и горжусь – моя жена еще нравится мужчинам. Ты бы так смог?

Нет, я бы не смог.

Но давно известно – нет на свете мужиков ревнивее испанцев.

Прикалывается Хавьер!

Кстати, чернокожих женщин без мужчин в ресторан не пускают.

– Поди, проститутки все, – высказал предположение Вагиз.

И эта мысль нанизывала другую – возможно жена нашего переводчика приторговывает на досуге своим телом? Тогда все становилось ясным.

Остаток маршрута меня мучила тревога. Что-то вроде как неладно, и не поймешь, что именно. Неприятный осадок, оставшийся после съеденного на кладбище грейпфрута, исчез. Беспокойство вызвано другой причиной, которую зовут предчувствием.

Пятидесятилетняя дочь спутников Моисея и костлявая, как смерть, Майя Николаевна взяла меня под руку у входа в музей истории Гаваны:

– Анатолий, перестаньте вертеть головой на кубинских дам – это же не прилично. Газеты пишут – в западном полушарии обнаружили новое венерическое заболевание, которое практически неизлечимо. Так что безопаснее контакт с советской женщиной. Говорю вам на полном серьезе, чтобы уберечь от неприятных последствий.

А контакт с этой изношенной колошей будет иметь приятные последствия?

Как она узнала о моей фаталистической покорности Судьбе и безотказности Случаю?

Я загрустил.

Майя достала из сумочки бумажную салфетку и обтерла мое потное лицо.

– Вы знаете, я к вам неплохо отношусь.

Несколько секунд молчал, завороженный ее ласковым взором.

С большим усилием отвел взгляд и сглотнул.

– Что значит неплохо?

– Что за вопрос? Неплохо – это хорошо. Вы – славный парень, и я хочу помочь вам. Вы – милый, привлекательный, и будь я помоложе, влюбилась в вас прямо сейчас. С первого взгляда. И вы бы сочиняли мне стихи, а я бы на них писала песни – я музыкант.

– Я никогда не писал стихов, а знаю только неприличные.

Ее улыбка стала шире.

– Может, скоро и начнете, услышав, как играю я.

Она окинула взглядом зал музея в поисках фортепьяно. В это время гид, указывая на люльку-качалку, объяснял, что она осталась в Гаване после визита на остров испанской инфанты. Вот интересно, инфанта – это мать или дитя?